Орфей

— Нам сейчас в нее прыгать полагается, уезжать, вражеские переговоры слушая.

— Не городи ерунды.

— А что, я сколько раз такое писал. Ну, не такое, подобное.

— Какие они враги!

— То-то и оно. У нас просто разные интересы. Изящное выражение.

— Ты хоть их не очень сильно?

— Будут жить.

Что стало здорово — машину взять на улице без проблем. По две штуки тормозят, и третий позади притормаживает на всякий случай, если с этими не сговоришься. Сначала через Отрадное и Ботанический сад мы доехали до ВДНХ, а потом прошли пешком по проспекту Мира. Ежка держалась очень хорошо. Все происходило так, словно мы просто совершаем прогулку. Праздные гуляки, которым некуда девать свой день. Я спрашивал себя, не допустил ли я ошибки, не дождавшись где-нибудь там поблизости девяти ноль восьми — девяти ноль девяти. Нет. Никакой гарантии, что взыгравшее Время не сместится опять, А надо же как я — будто ничего особенного в этом нет. Будто у меня это каждый день происходит.

— Гарь, а не лучше нам быстро-быстро уехать куда-нибудь? У меня, понимаешь, как зуд — бежать, прятаться. Туда, где нас никто не найдет.

— Смотри, какой город. Кто нас в нем найдет? А бежать — ниже нашего достоинства, угу?

Погода только день после урагана держалась солнечной. Серые клочкастые тучи вновь сгустились над крышами и проводами.

— Салон «Барби». Хочешь, зайдем? Дожидаться где-то там рядом Хватова, который может появиться, может нет, не годилось просто еще и потому, что там сейчас не я один буду его ждать. Разговор-то слышали. Из того, как Веник оперативно нас начал увозить, ясно, как дважды два. Вот так вот в восемь утра нагрянул друг дорогой. Без предупреждения. Не ждали? Ждали, хотя изо всех сил надеялись, что это у нас мания преследования просто. Какая там мания…

Кстати, у этого, у Олега, в набедренном кармане его костюма почему-то нашлось две пары тонких стальных наручников. Зачем? Да просто так, мало ли какой случай. А ведь и пригодились. Им с Вениамином, когда в себя придут, сложно будет отстегнуться.

Женю я вам не отдам.

— Гарь, мне очень стыдно просить, но вон та мне так нравится…

— Хорошо хоть стыдно. Вам, девчонкам, только бы в куколки играть.

Эта Барби была похожа на нее саму. На Ежку. Я, только выйдя из магазина и увидя, как Женя покупку рассматривает, вдруг это понял. Простая прическа с медным оттенком, серые глаза, удивленно распахнутые. Кукла… Что у меня с этим связано? Да вроде ничего.

— Давай ее подарим.

— Ну вот. Я сама хочу…

— Еж, я прошу тебя, подари. Не нужны нам куклы. Ни простые, никакие. Даже Барби.

Наверное, что-то в моем голосе было. Ежик внимательно на меня посмотрела. Уложила Барби обратно в коробку, закрыла клапан.

— Ну и кому же мы ее подарим?

— Да Господи, хоть…

Несмотря на довольно ранний час, вдоль стеклянной стены магазина уже выстроились несколько бабуль, продающих с рук самопальные кукольные одежки и обувки, накладные сменные парички, еще там что-то. Самстрок для Барби. Барби-вещевка. Нет, ну такое только у нас может быть. И прохожие подходили, что интересно, останавливались.

А перед той частью витрины, где выставлен замок Барби и Кена, и сами они сидят в шезлонгах перед бассейном, и в кукольных елочках, или там пальмах, резвятся не то белки, не то попугаи, стояла девочка лет семи. Она спиной к нам, но я мог ручаться, что рот у нее сейчас открыт.

Я не успел сказать, Ежка и сама поняла. Они о чем-то поговорили, и коробка с Барби перешла из рук в руки.

— Знаешь, она, по-моему, не очень-то и обрадовалась. Такая худенькая. Ей небось есть нечего, а я ей Барби сую.

— В Москве голод — понятие относительное.

— Циник.

— Хуже. Мизантроп. Давай развлечение для взрослых посмотрим. На той стороне, кажется, секс-шоп был. Если ничего не изменилось.

— Вряд ли, — она хихикнула, — здесь можно ждать кардинальных перемен.

— Не скажи. Мысль насчет тела тоже не стоит на месте. Собственно, я имел в виду — не закрылся ли.

Секс-шоп не закрылся, и за заплаченные за вход деньги Ежка вышла оттуда вся смущенная. Она все-таки очень целомудренный человечек.

— Кто не знает тебя в постели…

— Что-что ты там бормочешь?

— Я отвечаю своим мыслям.

— Пусть бы твои мысли сказали наконец, чего мы добиваемся. Ты… гадости одни на уме. Серьезно, Гарь! Куда мы? Страшно мне что-то делается. Боюсь я.

— Это ты зря. Я ведь тебе объяснил. Мы с тобой тянем время. Нас сейчас многие ищут, вопрос в том, чтобы нашел тот, кто нужен нам.

— А он знает, где нас искать? А эти? Ты же работал с ними. И сколько можно тянуть время?

— Чего он только не знает. Эти были не те, кто нам нужен. А Время — это… Время — это такая вещь, которую можно тянуть до бесконечности. Ты есть не хочешь?

Я хотел повести ее в «Лель», но, увидев румяные развалы лавашей и плюшек перед круглым входом «Алексеевской», Ежа загорелась глазами и носом потянула, как лисенок голодный. На название «Алексеевская» удивлялась из-за столика под полосатым тентом. Я и сам не помнил, переименовали когда. Душистый теплый хлеб был очень вкусен.

Я ведь не сумасшедший. И не авантюрист. И не герой боевика… Уж это — усмехнулся — точно: не герой. Я только убежден, что раз Гордеев с помощью своего Хватова нашел меня опять, то, значит, нужен я ему.

Есть Гордеев. Есть НИИТоВ. Но ведь есть еще и Присматривающие, хотя в последнем я до сих пор не уверен. В такой мы тройной вилке, а из трех зол… В общем, я выбираю то, которое однажды ко мне добром все-таки обернулось. Но паника холодной змеей ползла внутри. Я улыбнулся Ежке.

— Дожевывай и поехали памятные места столицы глядеть- В нашем с тобой случае место встречи там, где мы. А уж нас найдут, можешь не сомневаться.

Мы ездили на речном трамвайчике. Мы гуляли по брусчатке Поклонной горы, задрав головы, глядели на Нику, читали надпись пульверизатором «Пудель и Утык» на зеленом борту самоходки за мемориалом и читали листовку баркашовцев с крестом, увенчанным стрелами, кривовато прилепленную в укромном месте на столбе. Мы плевались косточками крупных розовых черешен с пологого моста над Обводным каналом. Ежка пила пиво, а я ел мороженое в одной из многочисленных кафешек на Павелецкой площади, а потом она прямо сразу после пива ела мороженое тоже. Мы даже нарочно съездили в Коломенское, чтобы поцеловаться под шестисотлетним дубом с черным длинным дуплом. Я очень старался, чтобы Ежка не задумывалась. А холодная змея ползла, ползла. Плохо ходить туда не знаю куда. Да еще четвертые сутки подряд.

— Ну а если так и не найдут нас те, кого хотим? — спросила Женя, роясь в сумке, а я стоял боком, чтобы ей было удобнее. Пакет ей быстро надоел, и я купил сумку через плечо. Хитренькая Женя. Спрашивает, сама не смотрит. — Если все-таки?

— Тогда сдадимся тем, кого не хотим, только и всего. Нашим знакомым друзьям.

— И тебе ничего не будет?

— Ну, тоже по башке дадут. Привыкать ли.

— Темнишь ты. Знаешь что, давай в Лужники вернемся. Утром проплывали на трамвайчике, я вспомнила, как ты мне пионы оборвал. А ты помнишь?

— Помню. Снова рвать?

— Необязательно. Но раз уж мы прощаемся… Мы ведь прощаемся со всем этим? — Ежка подняла глаза. Цвета сегодняшнего неба они у нее были. — С Москвой, которую помним и любим?

— Да. — Я не мог соврать. Не нашлось на языке ничего подходящего. И как это? — Да, Ежа. В любом случае — да.

— Когда все успокоится, — сказала, — ты расскажешь мне со всеми-всеми подробностями. Мне, — ткнула пальцем в грудь, — первой. А теперь поехали за пионами… ну-ка, что это? Гарька, откуда у тебя столько седины? — Она стащила с меня кепку. Очень мило. Седина-то при чем?

— Ну, я же тебе говорил, я уже доволно старый…

— Да что ты врешь, врун несчастный! Вчера у тебя еще ничего не было! Я-то весь день смотрю, смотрю…

— Ну, вчера, положим…

— Ох, Гарька!

— Если ты будешь реветь посреди улицы, мы не поедем никуда. Хватит, может, этих мокрых мест?