Ностальгия

Через пять минут все рассортированы. Мужики о чем-то перешептываются. Паркер заключает пари с Крамером. Одна Рыба сидит — дура-дурой, крутит головой, не въезжая, что происходит. У стены собрались человек десять без документов. Тихо переговариваются, оглядываясь на часовых. У вертолета всего трое — Шейла и два ее помощника.

— Сото! — говорит взводный.

— Сэр!

— Этих обыскать. Всю аппаратуру изъять. Потом расстрелять. Трупы сжечь — возможны имплантанты. Термита не жалей.

— Есть, сэр! Козловски! Гот! Чавес! — начинает выкрикивать Сото.

— Сэр, сержант просит разрешения обратиться, сэр!

— Что у тебя, Трак? — недовольно поворачивается взводный.

— Сэр, взвод просит проявить гуманизм к задержанным женщинам, сэр! Зачем добру пропадать? Ребята изголодались, на людей не похожи, сэр!

Взводный останавливается. Напряженно думает. Смотрит на нас, почти невидимых в темноте. Мы затаили дыхание. Черви мы и есть, и желания наши червивые, приземленные. Ехидная улыбка трогает его губы.

— Ладно… жеребцы. Сото — под твою ответственность. Женщин обыскать, потом препроводить в фильтрационный лагерь. Два часа на все.

— Сэр! Спасибо, сэр! — козыряет ухмыляющийся Трак. Мы дружно выдыхаем застоявшийся воздух.

Пленных делят на две группы. Одну осторожно ведут — не гонят, к мыльным пузырям над “Томми”. Вторую раздевают на месте.

— Ты это, Трак, — спиртом, что ли, оботритесь… Все же не шлюхи какие — акулы пера… — говорит неуверенно лейтенант.

— Не беспокойтесь, сэр! Ни царапинки не оставим! Будем чисты, как ангелы, сэр!

— Сэр! Рядовой просит разрешения обратиться, сэр! — раздается хриплый голос Сантаны из первого отделения. Бой-девка подобралась, как перед прыжком, ноздри раздуваются хищно.

— Ну?

— Сэр, мы тоже люди, сэр! Отдайте нам хотя бы вот того дылду. Летуна. Проявите этот, как его… гуманизм, сэр! — выпаливает Сантана.

Взводный устало машет рукой.

— Сэр, спасибо, сэр!

Лейтенант замечает пребывающую в ступоре ведущую.

— А вы, Шейла, что притихли? Добро пожаловать на войну! Делайте свой репортаж, ребята вас любят слушать. Про музыку не забывайте, Шейла. Больше музыки! Мои, к примеру, джаз обожают и настоящий старый рок-н-ролл. Всяких там Роллинг Стоунз и Чайковских.

— Шейла, ну чего, ты, действительно? — подталкивает ее оператор, — Зря летели в такую даль, что ли?

— Спасибо, лейтенант, — механически отвечает Шейла, глядя в темноту, где белеют пятна обнаженных тел.

“Прости меня, Шар, тростинка моя. Нет больше мочи терпеть…” — думаю я, втискиваясь в распахнутый десантный люк. Мне, как командиру отделения, выпала пальма первенства. Сжимаю в кулаке выданный Мышем презерватив. Экипаж по такому случаю выгнали вон, в общую очередь. В тусклом красном свете формы съежившейся на десантной лавке брюнетки еще соблазнительнее. Она плачет, размазывая по лицу водостойкую тушь, закрывает рот ладонями. Лицо ее вовсе не кажется мне красивым. И уж точно не молодым.

— Вы нас всех убьете, да? — всхлипывая, спрашивает она.

Я сажусь рядом. Провожу рукой по ее волшебно чистому плечу. Касаюсь груди.

— Ну что, ты, хорошая моя. На тебя даже дышать не будут. Просто потерпи чуть-чуть. Устали мы, как черти. Понимаешь?

От треска близких очередей брюнетку начинают бить рыдания. Она в ужасе смотрит на меня. Пришла пора становиться другой, красавица. Ты переродишься, как и твои невезучие дружки. Научишься предчувствовать поворот колеса.

— Все хорошо, милая. Все хорошо… — шепчу я. — Как, говоришь, зовут тебя? Бриджит? Красивое имя. Встань на колени, милая. Пожалуйста…

— …С вами ваша ведущая — Шейла Ли. Мы ведем наш репортаж с переднего края, из Олинды, города, где наши доблестные морские пехотинцы сражаются с фанатиками из так называемой Народно-освободительной Армии Шеридана. Чувствуя свой близкий конец, бандиты ожесточенно сопротивляются. Прикрываясь мирным населением, они сражаются за каждый камень. Но морские пехотинцы в очередной раз демонстрируют миру, что такое несгибаемая воля к победе. Вот что говорит командир взвода “Лоси” лейтенант Бауэр…

Четыре тридцать утра. Улица Поэйра Ди Флор — “Цветочная пыль”. Никакими цветами тут и не пахнет. Такая же мусорная вонючка, что и предыдущие. Дома тут почти не тронуты артогнем, так, стекла кое-где выбиты, да стены пулями поистыканы. “Лоси” занимают три дома. Держим улицу под прицелом. Тишина стоит, даже птицы где-то в вышине верещать начали. Не нравится мне эта тишина. Печенка ноет от дурных предчувствий. Уж слишком легко мы вчера сюда вышли. Пяток заминированных дверей — не в счет, “мошки” вовремя их обнаружили. А может, это она от надоевшего сухпая бунтует — вчера вертушка скинула, наконец, пару ящиков вместе с патронами. Жаль, воды нет. Краны в квартирах шипят бессильно, вычерпываем грязную воду из сливных бачков, фильтруем через броню и кидаем в нее обеззараживающие таблетки. Каждому достается примерно по стакану невкусной жидкости. Делаю пару глотков. Ощущение, словно вода впитывается в сухую глотку, не доходя до пищевода. Полжизни отдал бы за литр холодной воды!

Каждый вечер диктую Сото перечень того, что нам необходимо. Список каждый раз получается внушительный и с каждым днем растет все больше — вода, заправки к аптечкам, сухпай, гранаты к подствольникам, гранаты ручные разных типов, сухие носки, легкое белье, ремкомплекты к броне, витамины, патроны к винтовкам, картриджи к пулемету, патроны для дробовика, снаряды для “Томми”, модуль такблока для Нгавы — у него броня барахлит после того, как его осколком шваркнуло. Сото все тщательно фиксирует, уточняет количество. Суммирует с запросами других отделений. Вздыхает тяжело. Связывается с ротным старшиной. Сбрасывает ему файл. “Роджер, принял” — подтверждает рота. И к ночи вертушка привозит что-нибудь из заказанного. Если привезут канистру чистой воды, то почему-то без сухпая. Если сублимированные фрукты — то без воды. Патроны — без гранат. Гранаты — без картриджей. Если заряды к базуке — то осколочные вместо плазмы. Патроны к снайперке — со сминающейся головкой вместо бронебойных. Белья мы не видели целую вечность — врагу не пожелаешь влезать в комбез без белья. То, что оставалось, излохматилось и пропиталось грязью до состояния вонючих тряпок, которые в руки взять противно, не то что надеть. Швы натирают нам кожу, мы вечно мокрые, как мыши, потертости гниют, автодоктора ширяют нас лекарствами, пока аптечки не пустеют, спирта у Мыша больше нет, пускаем на протирку все свои НЗ — джин, виски, бренди, ароматические масла Нгавы. Воняем мы страшно, словно мертвецы живые. Позавчера вертушка не прибыла вообще. Рота сообщила, что сбили ее. Старшина божится, что она везла нам все, что заказывали — и спирт, и патроны, даже снаряды и носки он нам добыл. Врет, наверное, сволочь… Зато дымовых гранат у нас — закачаешься. Каждый таскает с собой штук по пять. И еще нетронутые ящики в БМП. Выбросить жалко, применить — некуда. И в каждой новой посылке — опять ящик. Мы встречаем их гомерическим хохотом. И еще — мазь от обморожения. Ее у нас скопилось столько, что запросто можно вылечить целый полк эскимосских десантников, если им приспичит отморозить ноги в местных джунглях.