Проклятый Легион

Завернутые в ярко раскрашенную шкуру дута палочки Вулы хранились в семье Сладости Ветра и передавались от матери к дочери в течение нескольких поколений. Непосвященному они казались просто полированными палочками, одни из которых были короче, другие длиннее, но все одной и той же толщины.

Сладость Ветра вдохнула пряный ароматный дым и потянулась к свертку у своих ног. Она развернула его бережно, благоговейно, как учила ее мать, и расстелила шкуру на полу. На шкуру был нанесен узор для гадания, и палочки, падая на мягкое, не повредятся.

Взяв палочки Вулы обеими руками, Сладость Ветра подняла их над головой и запела. Это был тихий звук, не предназначенный для ушей мужчин.

Она пела то громче, то тише, и наконец, почувствовав, что нужный момент наступил, развела руки. Палочки Вулы упали. Стук дерева о дерево заставил ее вздрогнуть.

Палочки лежали беспорядочной кучкой, наслоенные, как годы в чьей–то жизни, и перекрещенные, как следы блуждающего дута. Чтение палочек было отчасти искусством, отчасти наукой и требовало полной концентрации. Сладость Ветра нахмурилась и принялась за дело.

Много часов прошло, прежде чем она узнала, что хотя ее ребенок будет выглядеть иначе, он будет красивым и предназначен для жизни среди звезд. Но его ждет ужасная опасность, и нет никакой уверенности, что он выживет. Но если ему удастся выжить, сказали палочки Сладости Ветра, ее сын принесет великий почет двум своим народам и будет прославляться в грядущие столетия.

Палочки Вулы ничего не сказали ей о судьбе Були или ее отца, ибо она боялась спрашивать. «Есть много вещей, — говорила ее мать, — которые нам не следует знать».

Встав со своего места у очага, Сладость Ветра взяла одеяло и набросила его на плечи. Поднявшись по винтовой лестнице, она отодвинула шкуру и выскользнула на плато. Ветер подул с запада, взъерошил ее мех и начал трепать одеяло. Вставало солнце, и самолеты исчертили голубое небо своими когтистыми метками.

Солнце только–только очистило горизонт, и длинные черные тени протянулись по земле. Разведчик, наа по имени Мягкоступ Видящий Далеко, сел на корточки. Були, Роллер, Твердый и Стреляющий Метко сделали то же самое. Мягкоступ выглядел усталым, и неудивительно, ведь он был на ногах двадцать шесть часов и пробежал больше пятнадцати миль без дороги.

— Итак, — спросил Твердый, — что затевают вонючие?

— Они идут сюда, — ответил разведчик. Он подобрал палочку и нарисовал на песке S-образную линию. — Они идут по такой дороге. Должны быть здесь через три, может, четыре часа.

— Черт, — выругался Роллер.

— Да уж, — согласился Були. — Три часа — это совсем мало для подготовки.

— Сколько их? — практично поинтересовался Стреляющий Метко.

Мягкоступ сощурился от быстро встающего солнца.

— Сотни три, чуть больше или чуть меньше. Многие из них едут в машинах, поэтому трудно сказать точно.

У Були упало сердце. Три сотни! Против двадцати семи биотел, двенадцати боргов и ста двадцати наа. Шансы чуть больше, чем два к одному. Однако ничего не поделаешь.

— Хорошо, — сказал он, стараясь говорить уверенно, — триста так триста.

— На самом деле, триста и один, — флегматично уточнил Мягкоступ.

— Что это значит, черт возьми? — нетерпеливо спросил Твердый.

— У вонючих есть человек, — ответил разведчик, — и судя по тому, как он с ними обращается, он там за старшего.

Брови у Були взлетели вверх.

— Человек? Это невозможно!

— Почему? — спросил Твердый. — Ты же оставил Легион. Другие могли поступить так же.

Логика вождя была безупречна, и Були пришлось согласиться. Избегая глаз Роллера, он задумался. Если Мягкоступ не ошибся — а у Були не было причин не доверять разведчику, — это значит, что хадатане имеют еще одно преимущество. Перебежчик разгадает человеческую тактику и будет успешно противостоять ей. Плохо, очень плохо. Стараясь не поддаваться отчаянию, Були показал на палочку Мягкоступа. Взяв ее, он нарисовал на песке упрощенную схему.

— Вот дорога. Если хадатане направляются к МЗ-2, они оставят дорогу здесь и направятся в эту долину. Там дороги нет, но тропа достаточно широка для одной колонны машин.

— Я, что, не знаю дороги в собственное отхожее место? — проворчал Мягкоступ.

Були усмехнулся. Легионер никогда бы такого не сказал. Во всяком случае, не ему в лицо.

— Прости. Я размышляю вслух. Наша задача — остановить их. Как можно дальше от МЗ-2, если это вообще возможно, и с минимумом потерь.

— Как насчет засады? — спросил Роллер, указывая на тропу на рисунке Були. — Мы могли бы пустить в ход мины и прикончить их.

— Хорошо, — тактично сказал Твердый, — да не совсем. Тропа узкая, но сама долина широкая, и вонючие могут разойтись.

— Обязательно разойдутся, если у них есть хоть капля ума, — вставил Стреляющий Метко. — Ты бы пошел по одной из наших троп?

— Нет, если б имел другую возможность, — трезво ответил Були. Ему на память невольно пришел тот каньон и та засада, которую устроил на него Твердый.

— Точно, — ответил Стреляющий Метко, беря палочку. — Вот что я предлагаю. Каньон открывается в долину вот так. Когда вонючие подходят, я вывожу в долину группу воинов. Я замечаю их, даю несколько выстрелов и отступаю.

— А они следуют за вами по каньону прямиком в засаду, — продолжил Були, восхищаясь хитростью наа.

— Отличная идея, — гордо сказал Твердый и похлопал сына по спине.

Роллер нахмурился.

— Может, да, а может, и нет. Я мало знаю о хадатанах, но человеческий командир послал бы в каньон патруль, а остальной батальон пошел бы себе дальше.

Були кивнул:

— Дельное замечание. Тогда давайте сделаем так. Дадим нашему другу время отрядить тот патруль, какой он сочтет нужным, взорвем за ними каньон и атакуем оставшихся. У нас двенадцать боргов. Если их правильно расставить, они смогут съесть эту колонну живьем.

Некоторое время все молчали, обдумывая этот план. Твердый заговорил первым:

— Это очень, очень хорошо. Мы разделим их, изолируем патруль и захватим его врасплох.

У Були заболели колени. Он встал и посмотрел каждому в глаза:

— Ладно. Что делать — мы знаем. За работу.

Человеческие суда вышли из гиперпространства настолько быстро и атаковали с такой всепоглощающей свирепостью, что три хадатанских военных корабля были уничтожены в первые минуты боя.

Немедленно разбуженный, военный командующий Позин—Ка прибежал в командный центр и обнаружил, что его флот сражается за свою жизнь. То, что он увидел в головизоре, и то, что сообщили ему офицеры, подтвердило его самые худшие опасения.

Внезапно прозрев, как случается иногда во время смертельной опасности, он понял, что стал жертвой той самой чрезмерной самоуверенности, против которой так часто предостерегал других. Успокоенный смертью императора и успешной высадкой десанта на Альгерон, он ослабил бдительность. И тем самым проложил себе дорогу к поражению. Эти люди имели желание сражаться и сражались великолепно. И поскольку флот вступил в бой, его наземные силы остались без воздушной поддержки.

«Что ж, — подумал Позин—Ка, пристегиваясь ремнями в командном кресле, — война есть война». Наземным войскам придется самим позаботиться о себе, пока он не расправится с человеческим ВКФ.

Кресло хадатанина зажужжало, отклоняясь в полулежачее положение. Он принял информацию с головизора, сравнил ее с компьютерными рекомендациями и вступил в бой.

Центр управления гудел словно улей. Ликование, вызванное тремя победами подряд, уступило место спокойной решимости.

Даже искаженные пластиком легких скафандров, лица вокруг Чин—Чу выглядели спокойными, как будто люди посмотрели смерти в глаза и примирились с ней.

Это была первая битва, в которой Чин—Чу принимал участие, и он с интересом наблюдал не только за теми, кто окружал ею, но и за самим собой. Да, он испугался — вполне естественное чувство, учитывая все обстоятельства, — но не испачкал брюк, не тараторил как дурак и не пытался сбежать в спасательной шлюпке. И это плюс обособленность штатского позволили ему следить за битвой с почти безмятежным равнодушием.