Рибут. Дилогия (ЛП)

Двадцать два с трудом одолел четверть мили; такие способности не сулили ему ничего хорошего на случай, если придется улепетывать от рассвирепевших людей. Оставалось надеяться, что на какое-то время этого удастся избежать.

С нами на дорожке было еще несколько рибутов, и среди них – Мария Сто тридцать пять, которая со смехом оглянулась, проносясь мимо нас. Ее темные волосы развевались на бегу. На моей памяти она была одним из самых резвых стажеров.

Двадцать два сбился на нестерпимо медленную трусцу.

– Две минуты идем, одну бежим, – вздохнула я.

Он кивнул, судорожно глотая воздух. Мне пришлось признать, что я и сама не слишком настроена бегать в это утро. Хотелось прерваться.

– А ты хорошо бегала, когда попала сюда? – спросил он, когда восстановил дыхание.

– Нормально. Лучше тебя.

– Ну, это не сложно, – улыбнулся он. – Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– И мне. Мы тут надолго? А где-нибудь есть заведение для взрослых? Я ни разу не видел пожилых рибутов.

– Не знаю.

Я сомневалась в этом. К двадцати годам рибуты переставали возвращаться с заданий. Может, их переводили куда-то еще.

А может, и нет.

– Откуда ты? – спросил он.

– Из Остина.

– Я тоже. – Он просиял, словно у нас было что-то общее.

– Мы из разных Остинов, – скупо сказала я.

– Не понял? – нахмурился он.

– Ты из рико. Я из трущоб. Мы из разных Остинов.

Я никогда не видела рико – только отблеск огней над стеной, которая нас разделяла, но повидала другие Соединенные города Техаса. Нью-Даллас. Ричардс. Бонито. Несколько сотен квадратных миль посреди Техаса – вот все, что осталось от большой страны, которую мои родители знали в детстве. Корпорации удалось спасти от вируса и последующих нападений рибутов только Техас.

– Ах да. Я никогда не бывал в остинских трущобах, – признался Двадцать два. – То есть только раз, когда родители отвезли меня в больницу. Но я был в бреду и ничего не помню. Как думаешь, меня пошлют туда на задание? Мне бы хотелось повидать родителей. И брата. Ты видела своих родителей после Перезагрузки?

– Мои родители умерли вместе со мной.

– Ох, извини, – сказал он и посерьезнел. – Их… тоже застрелили?

– Да, – отрезала я, не желая обсуждать эту тему. – И ты не увидишь своих. Рибутов не посылают в родные места. Это смущает людей.

– А бывает, чтобы рибуты взяли да и куда-нибудь ушли?

Я хмуро посмотрела на него:

– Конечно нет. Даже если они захотят, их найдут. В изоляторе всем вживляют маячки. Наше местопребывание всегда известно.

Он вытянул руки:

– Где маячок? Ничего не помню.

– В том-то и дело. Мы не знаем, где он находится.

– Ах вот оно что, – ответил он чуть огорченно. – Но в других городах ты все-таки побывала?

– Побывала.

– Это же здорово! Если бы не Перезагрузка, мы так ничего бы и не увидели, кроме Остина.

– Ты будешь работать? – сказала я.

Салаги всегда спрашивали о поездках в другие города. Редкие выезды на особые задания были единственным преимуществом рибутом. Опасаясь распространения вируса, КРВЧ давным-давно запретила любые «путешествия», и этот закон действовал по сей день. Но в то утро мне было не до его расспросов. У меня и так голова шла кругом.

– Прибавь ходу, – велела я, переходя на трусцу.

На бегу Двадцать два не мог разговаривать, но едва мы перешли на шаг, он снова открыл рот и продолжил как ни в чем не бывало:

– Ты веришь в теорию эволюции?

«Может быть». Я бросила на него угрюмый взгляд:

– Нет.

– А по-моему, мысль, что рибуты – всего-навсего эволюционировавшие люди, вполне разумна. У нас есть иммунитет к вирусу. Это способ не умереть. Я слышал теорию, что КДХ создали люди, и думаю…

– Двадцать два! – перебила я его. У КРВЧ повсюду были камеры. Они видели и слышали все и не допускали подобных разговоров. – Хватит!

– Но…

– Ты можешь подождать с вопросами? – Я сказала это более устало и грустно, чем хотела, и он посмотрел на меня с тревогой.

– Ох да. Конечно. Прости.

– Просто я вымоталась. – Я не обязана была ничего объяснять, и мне не следовало этого говорить.

– Извини. Я буду молчать.

При виде его робкой, полной сочувствия улыбки во мне что-то шевельнулось. Чувство вины? Вот оно, значит, какое?

Он промолчал всю тренировку и только шумно дышал. Когда мы закончили, я кивнула и ушла переодеваться и принимать душ.

Прижав к груди одежду и полотенце, я побрела по скользкому полу в душевую. Там стоял пар, звучали стоны и смех. После прибытия новой партии рибутов душевые оживлялись, и нынешним утром веселье было в полном разгаре. Мимо меня пронеслись две девушки; одна, едва прикрытая полотенцем, повизгивала от возбуждения. Какой-то парень придержал шторку, и одна из девиц юркнула к нему.

В первую очередь душ предназначался для секса. И лишь во вторую – для мытья.

Душевые не были общими, но мужская располагалась по соседству – помещения разделяла лишь занавеска. Охранники иногда все-таки заглядывали и гнали мальчишек прочь, но чаще просто не обращали внимания. Рибуты делали почти все, что им велели, – игнорировали только эти запреты.

У людей секс был неотделим от любви. Моя мама не любила говорить о важных вещах, но этот наш разговор я помнила, хоть и смутно. Секс и любовь всегда были рядом.

Но не здесь. Подростковые гормоны никуда не девались, вот только чувств не стало. Все это, по общему мнению, не имело значения. Ведь мы даже не были людьми.

Ботинки скользили по плитке, и я осторожно ступала мимо задернутых шторок. Все еще полностью одетая, я зашла за последнюю. Поначалу на мое нежелание раздеваться косились, но теперь все усвоили: я не щеголяла наготой, завернувшись в одно полотенце. Меня совершенно не интересовал секс. И разумеется, мне ничуть не хотелось, чтобы на меня глазели, как на какого-то фрика.

У некоторых девушек тоже остались посмертные рубцы, но такого, как у меня, не было ни у кого. Я пробыла мертвой так долго, что к тому времени, когда три моих пулевых отверстия начали зашивать, мой организм рассудил, что именно такой и должна быть моя кожа. Результатом явились четыре уродливые серебристые скобы, которые стягивали кожу на груди, и два рваных шрама, тянувшиеся в обе стороны. Один причудливо извивался по левой груди и стал еще более отталкивающим, когда она увеличилась.

Смотреть на этот кошмар было незачем. Да никто и не подходил ко мне с предложением секса.

Никто не хотел прикасаться к номеру Сто семьдесят восемь. И увечья были ни при чем.

Глава шестая

В нашу комнату я вернулась перед самым обедом. Эвер была бледна. Все утро я избегала ее, но теперь с трудом оторвала взгляд от ее нездоровой кожи и дрожавших рук. Будь она человеком, я бы решила, что она заболела.

Я подошла к тумбочке за свитером, и Эвер подняла на меня глаза.

– Эй! – Она выдавила улыбку, и мне пришлось отвернуться. Она не знала.

«Разве она не должна знать?»

Мне велели молчать. Это был приказ.

Я задержалась на пороге, она по-прежнему сидела на кровати, накручивая край простыни на пальцы.

– Ты идешь? – спросила я.

Она взглянула на меня и улыбнулась чуть шире. Она всегда ждала меня, я ее – никогда. Похоже, ей это понравилось.

Когда она поднялась, ноги ее задрожали, и я чуть не спросила, не плохо ли ей. Глупый вопрос. Конечно, ей было плохо. И причиной тому – непонятные опыты КРВЧ.

Мы молча спустились в столовую. Когда нам наполнили подносы, мне пришла в голову дикая мысль сесть рядом с ней. Но она сразу направилась через зал, на ходу запихивая в рот бифштекс. Я поплелась к столу сто двадцатых.

Эвер плюхнулась напротив номера Двадцать два, он быстро оглянулся и улыбнулся мне. Однако, когда он увидел, как истово Эвер набивает рот мясом, улыбка сползла с его лица. Он сморщил нос и стал переводить взгляд с нее на меня, словно спрашивая: «Что это с ней?»