Языки Пао

— И это Брейкнесс? — спросил Беран.

— Это Брейкнесский Институт, — сказал Палафокс.

Беран был порядком разочарован:

— Я ожидал другого…

— Мы не любим претенциозности, — заметил Палафокс, — и, в конце концов, Магистров совсем немного и мы очень редко видимся.

Беран заговорил было, но смутился, чувствуя, что он затронул чувствительную струнку. Он спросил осторожно:

— Ваши сыновья живут с вами?

— Нет, — коротко ответил Палафокс, — но, естественно, они посещают Институт.

Лодка медленно снизилась. Индикаторы на контрольной панели мигали и прыгали как живые.

Беран оглядел глубокое ущелье, вспомнил зеленые поля и голубые океаны родины — и вздрогнул.

— Когда я вернусь на Пао? — спросил он в волнении.

Палафокс явно думал совсем о другом и ответил небрежно:

— Когда позволят обстоятельства.

— Но скоро ли это будет?

Палафокс глянул на мальчика сверху вниз:

— Ты хочешь быть Панархом Пао?

— Да, — решительно сказал Беран, — если меня модифицируют.

— Может быть, твои желания исполнятся. Но ты должен помнить, что тот, кто берет, должен отдавать.

— Что я должен отдать?

— Это мы обсудим позже.

— Бустамонте не будет мне рад, — грустно сказал Беран. — Я думаю, что он тоже хочет быть Панархом.

Палафокс засмеялся:

— У Бустамонте крупные неприятности. Радуйся, что ему, а не тебе приходится расхлебывать эту кашу.

7

Да, у Бустамонте были большие неприятности. Его мечты о величии лопнули, как мыльный пузырь. Вместо того, чтобы править восемью континентами Пао и двором в Эйльянре, он оказался господином лишь дюжины мамаронов, трех наименее любимых наложниц и дюжины недовольных чиновников судейского звания. Его королевством стала отдаленная деревушка, ютящаяся на размытых дождем болотах Нонаманда, дворцом — таверна. Бустамонте пользовался этими привилегиями лишь с молчаливого согласия Брумбо, которые, наслаждаясь плодами своей победы, не ощущали пока желания найти Бустамонте и уничтожить его.

Прошел месяц. Раздражение Бустамонте усиливалось. Он колотил наложниц, поносил своих спутников. Пастухи стали избегать этой деревни; владелец ночлежки и деревенские жители день ото дня становились все молчаливее, пока однажды утром Бустамонте, проснувшись, не обнаружил деревню покинутой. Даже стада ушли с вересковых лугов.

Бустамонте снарядил половину своей стражи в поход за пищей, но они так и не возвратились. Министры в открытую строили планы возвращения в более гостеприимные условия. Бустамонте спорил и обещал, но мозг паонитов плохо поддавался такого рода убеждениям.

И вот однажды хмурым утром удрали последние нейтралоиды. Наложницы не дали уговорить себя на побег, и сидели, сбившись в кучку, сопя и хлюпая носами от холода. Все утро до полудня моросил противный дождик, таверна насквозь отсырела. Бустамонте приказал Эсту Коэлло, Министру Трансконтинентального Транспорта, развести в камине огонь, но Коэлло был не в настроении — ему надоело раболепствовать перед Бустамонте. Страсти закипели, чувства вырвались наружу, и вот уже вся группа министров гуськом вышла под дождь и направилась на побережье в порт Спирианте.

Три женщины шевельнулись, поглядели вслед ушедшим, затем, как некое трехголовое существо, разом повернули головы и хитро взглянули на Бустамонте. Он был настороже. Увидев выражение его лица, они вздохнули и разрыдались. Бранясь и тяжко дыша, Бустамонте разломал всю мебель и вскоре в камине заревело пламя.

Снаружи послышался звук — отдаленные вопли, дикое «рип-рип-рип». Сердце Бустамонте ушло в пятки, челюсть отвисла. Это был охотничий клич клана Брумбо. «Рип-рип-рип» приближалось и, наконец, зазвучало уже на единственной улочке деревеньки.

Бустамонте обернул плащом свое коренастое тело, распахнул двери и выступил наружу, на мокрый грубый булыжник мостовой.

По дороге со стороны вересковых болот шли его министры — шли как-то странно, скачками. Сверху по воздуху на летающих конях мчались воины клана Брумбо, вопя, крича и погоняя министров, словно овец. При виде Бустамонте они издали воинственный клич и кинулись к нему, словно соревнуясь, кто же первый схватит Бустамонте.

Бустамонте попятился к двери, решив погибнуть, но не потерять достоинства. Он извлек свой дротик и пролилась бы кровь, если бы вояки с Батмарша уже не стояли позади.

С небес спускался сам Эбан Бузбек — небольшой жилистый человечек с острыми ушками. Его светлые волосы были заплетены в косу длиной около фута. Воздушный конь зацокал по булыжникам, дюзы вздохнули и зафыркали. Бузбек протолкался сквозь кучку всхлипывающих министров, схватил Бустамонте за загривок и рывком заставил его встать на колени. Неудавшийся правитель задом попятился к двери и нащупал дротик, но воины Брумбо оказались проворнее: их шоковые пистолеты рявкнули, и Бустамонте отбросило к стене. Эбан Бузбек схватил его за глотку и швырнул в уличную грязь.

Бустамонте медленно поднялся и стоял, дрожа от ярости. Эбан Бузбек взмахнул рукой — Бустамонте связали ремнями и опутали сетью. Без лишних хлопот вояки Брумбо вскарабкались в седла и взвились в небо — Бустамонте болтался между ними как свинья, которую везут на базар.

В Спирианте кавалькада погрузилась в бочкообразный неуклюжий корабль. Бустамонте, ослепший от воющего ветра, полумертвый от холода, шлепнулся на палубу и лишился чувств на все время, пока корабль летел в Эйльянре.

Корабль приземлился около самого Великого Дворца. Бустамонте протащили через анфиладу разоренных залов и заперли в спальне.

Ранним утром две служанки подняли его. Они смыли с него грязь и глубоко въевшуюся пыль, надели все чистое, принесли еду и напитки. Часом позже двери отворились, воин клана подал сигнал: Бустамонте вышел, мертвенно-бледный, нервный, но все еще несломленный.

Его отвели в комнату для утренних церемоний, как раз напротив знаменитого дворцового цветника. Здесь его ждал Эбан Бузбек в сопровождении воинов клана и меркантилийского переводчика. Казалось, Бузбек был в прекрасном настроении и весело кивнул Бустамонте. Он сказал несколько слов на отрывистом языке Батмарша — меркантилиец перевел.

— Эбан Бузбек выражает надежду, что вы хорошо отдохнули этой ночью.

— Чего он от меня хочет? — прорычал Бустамонте.

Вопрос был переведен. Ответ Эбана Бузбека оказался достаточно пространным. Меркантилиец внимательно выслушал его, затем повернулся к Бустамонте.

— Эбан Бузбек возвращается на Батмарш. Он говорит, что паониты мрачны и упрямы, что они отказываются вести себя как надлежит побежденным.

Бустамонте это ничуть не удивило.

— Эбан Бузбек разочаровался в Пао. Он говорит, что ваши люди — словно черепахи: не сопротивляются и не подчиняются. Он не получает удовлетворения от победы.

Бустамонте сердито покосился на человечка с косой, развалившегося в черном кресле.

— Эбан Бузбек отправляется домой, а вы остаетесь на Пао в качестве Панарха. В его пользу вы должны выплачивать по миллиону марок ежемесячно в течение всего вашего правления. Вы согласны?

Бустамонте глядел на лица, окружавшие его. Никто не смотрел ему в глаза, лица были лишены всякого выражения. Тем не менее каждый воин казался напряженным, словно бегун на линии старта.

— Вы согласны на это условие? — повторил меркантилиец.

— Да, — пробормотал Бустамонте.

Меркантилиец перевел. Эбан Бузбек жестом выразил согласие, поднялся на ноги. Горнист сыграл короткий марш. Эбан Бузбек и его вояки покинули зал, не удостоив Бустамонте взглядом.

Часом позже черно-красный корвет Бузбека, словно нож, вонзился в небесную синь — и до заката ни одного воина Брумбо не осталось на планете.

Невероятное усилие потребовалось от Бустамонте, чтобы вновь сосредоточить в своих руках власть на Пао. Его пятнадцать миллиардов подданных, взбаламученные вторжением Брумбо, больше не демонстрировали непокорности — таким образом Бустамонте остался в выигрыше.