Сожжение Просперо

Слишком много. Слишком много! Сказания обо всех смертях будут длиться месяцами. Растопка, необходимая для их погребальных костров, истощила бы запасы древесины для целого великого года.

Я жаждал отомстить, ибо малефик Тысячи Сынов следовало уничтожить любой ценой. Наши действия были оправданы. Но я боялся, поскольку не рассчитывал, что нам удастся победить или хотя бы выжить. Несмотря на всю нашу ярость и воинскую мощь, Сыны Просперо уничтожили бы нас, чем бы лишь доказали, что они чудовища и колдуны.

Я сделал вещь, которую скальду не стоило делать ни в коем случае. Я отвернулся, отвел взгляд, лишь бы не видеть гибель Стаи.

И тем самым не узрел начало нашего спасения. Я не заметил, как первые пустые девы с пылающими клинками ринулись по грудам черного мусора в бой.

С их оружия слетали пульсирующие капли и лучи энергии. Девы не издавали боевых кличей и не бросали вызовов. Астартес окуталопустотой. Густые клубы малефика сгорали или рассеивались, словно туман на ночном ветре. Мерзкие колдовские слова застревали у чернокнижников в горле. Чумные речи магии душили их изнутри. Я увидел, как они разом пошатнулись и, схватившись руками за горло, принялись сдирать с себя шлемы, как сквозь прорези в визорах струится кровь, а пальцы, собравшиеся творить таинственные пассы, судорожно сжались в старческие когти.

Через секунду после того, как внутренним безмолвием сестры-воительницы оглушили и лишили сил предателей из Пятнадцатого легиона, они ринулись в атаку. Пробравшись сквозь отшатнувшуюся массу Волков, они принялись вычерчивать своими полуторными мечами песнь смерти. Их атака представляла собой удивительную смесь ярости и изящности.

Каждый удар, выпад, разворот был движением опытного мечника, хотя сестер вела одержимость берсерка, истеричная жажда рубить и убивать.

Волки также не остались в стороне. Оправившись от магической атаки, они присоединились к сестрам и стремительно начали сравнивать счет убийствам. Война вновь обрела физическую форму. В ней опять нашлось место ударам, шоку, крови и взрывам. То, что осталось от травы, давно утонуло в крови, которая повисла воздухе, словно туман.

Рядом с пустыми девами сражались кустодии. Золотые фигуры стремительно мелькали в давке сражающихся тел. Превратившись из телохранителей в воинов, они были неудержимы, как и любой из Волков. Лезвия алебард жаждали вкусить крови…

Наполните мою чашу. Я тоже хочу пить. От столь длинного повествования у меня пересохло в горле. Я хочу, чтобы вы услышали до конца и представили его себе.

Видите? Вы видите? Просперо горит.

Мы оттеснили их к великим стеклянным пирамидам Тизки. Десантные капсулы прочерчивали загрязненное небо, словно метеоритный дождь. Свет испортился: не ослабел, нет. Он просто испортился, как может испортиться мясо.

Тизку осквернили и разрушили. Большинство улиц стерли с лица земли, а здания и памятники разрушили до основания. Кругом лежали груды покрытого гарью мусора и обломков, которые превратились в пологие горы и хребты, местами изрытые воронками от снарядов. Куда ни кинь взгляд, везде лежали трупы, в кратерах и выбоинах скапливалась кровь. Кое-где она текла настоящим потоком между разбитыми трубами и треснувшей кладкой. Все, что осталось от некоторых людей, это органическое вещество, заляпавшее обломки.

Для каждой новой фазы атаки нам приходилось взбираться на очередной холм, которого еще час назад здесь не было. На покрытых сажей мусорных склонах можно было легко оступиться или увязнуть. Воздух полнился лучами и пульсирующими лазерами, пулями, снарядами и свистящими ракетами. Все время шел дождь из микрообломков и маслянистой жидкости, когда вода испаренных океанов начала конденсироваться и проливаться на разрушенную землю. Закопченные и омываемые ливнем машины войны с грохотом катились по пустошам, беспрерывно извергая снаряды во все направления. От отдачи после каждого выстрела пневматические пушки отбрасывало назад. Грохот главных турелей походил на глас Всеотца. Над нами то и дело пролетали стайки ракет, ищущих гнезда.

Я вместе с Богобоем и Орсиром поднимался на хребет из покореженных обломков, стараясь не отставать от их стремительного шага.

Когда мы добрались до вершины, к западу от нас начала обрушиваться одна из великих стеклянных пирамид. Ее поглотила медленно ширящаяся вспышка слепящего света, от которой колоссальное строение рухнуло в ее пламенные объятия.

И вновь раздался рев, все усиливающийся хор Волков. Рокот войны и даже грохот обрушения утонули в этом звуке, частично вопле, частично рычании леопарда. Братья мои, вам и так известно, что вы — Астартес, но как чужак я скажу вам нечто еще. Это наиболее леденящий душу звук в космосе. Это первобытный звук, сопровождающий смерть. Никто из тех, кто слышал этот звук, не забудет его, и мало кто, услышав, оставался в живых. Он — вестник близящегося разрушения, говорящий о том, что время для мольбы о пощаде безвозвратно ушло. Это звук кары Шестого легиона, охотничий зов Космических Волков. Это вселяющий ужас клич творцов вюрда. Он обращает кровь в лед, а внутренности в талую воду. Говоря со всей честностью, не думаю, что в тот момент Тысяча Сынов не испытала страх.

Вы пугаете меня, братья-волки. Вы пугаете все сущее.

В качестве прелюдии к моему повторяющемуся сну, я часто вспоминаю разговор с Длинным Клыком. По его просьбе я поведал сказание о малефике, событии, произошедшем со мной в прошлой жизни в древнем городе Лютеция. По словам Длинного Клыка, оно было довольно забавным, но явно не лучшим из моего репертуара. Он сказал, что у меня будут лучшие сказания и я уже знаю лучшее, но просто отрицаю его.

Я не знаю, почему он был так в этом уверен. Думаю, в тот момент, когда оборвалась его нить, он сумел постичь время так, как мы никогда не сможем. Он уже не был связан нитью жизнью и в те двенадцать минут, окружавших его смерть, увидел всю ее длину и познал скрытое прошлое и неизбежное будущее.

Насчет последнего — сказания, которое я отрицаю — думаю, он имел в виду событие-воспоминание, формирующее основную часть моего повторяющегося сна. Лицо, которое я не мог увидеть, фигура, стоящая позади, и были той правдой, которую мне следовало признать. Ко времени прибытия на Просперо я уже не раз пытался освободиться от этого бремени.

В конечном итоге мне это удалось, хотя при этом я заменил его другим, куда более тяжким.

Я мчался вместе с Тра, с тенями-волками сквозь дым, который окутал разрушенный город. Солнце клонилось к закату. Терзающее мир пламя не давало сгуститься сумеркам, но когда ночь все же пришла, я понял, что рассвет ее более не рассеет.

К этому времени я убил шестерых — двух зарубил секирой, четырех застрелил из лазпистолета. Это были те, чьи смерти я сумел увидеть лично в безумной горячке войны. Я также помог сразить воина Тысячи Сынов. В поединке он бы без сомнений убил меня. В жесткой схватке ему удалось повалить Два Клинка и пригвоздить его к земле боевым копьем, прошедшим сквозь тазовую кость. Упершись в копье, чтобы не позволить отважному Волку подняться, он потянулся к болт-пистолету, чтобы обрезать его нить.

Не думаю, что он считал меня угрозой: обычный трэлл, далеко не Астартес, существо, блуждающее в дыму. Он был бы прав, если бы не фенрисская мощь, которой одарили меня волчьи жрецы при пересоздании моего тела. Я выкрикнул боевое проклятье на вургене и прыгнул прямо на него, обращая силу прыжка в удар секирой сверху. Лезвие погрузилась воину прямо в шлем, и, выпустив рукоять, я покатился по заляпанной кровью земле. Воин Тысячи Сынов с отвратительным хрипом отшатнулся от Двух Клинков. Отпустив древко копья, он потянулся к голове и попытался выдернуть из шлема склизкую от крови секиру. Я не смог убить его. Основную силу удара принял на себя шлем. Воин стремительно обернулся и прицелился в меня из болт-пистолета, чтобы наказать за нанесенное оскорбление.