Сожжение Просперо

Что, брат? Я сказал, мы были, словно пикирующие соколы. Соколы. Тебе ведь знакомо это слово? Ах, я понял, в чем дело. Временами, увлекшись, я вспоминаю прошлое и вместо ювика использую слова на низком готике. Это привычка, от которой не так просто избавиться, угасающие следы языка, на котором я говорил в прошлой жизни. Прошу прощения. Я не желал прерывать повествование.

Первое, что я сделал, ступив на Просперо — убил человека.

Это важная часть моего личного сказания, ибо до того дня мне не приходилось обрезать нить. Никогда в жизни. Я — скальд, а не воин, но в тот день, тот мрачный день, я был решительно настроен стать кем-то большим, нежели беспомощным наблюдателем. На родном мире Оламской Тишины Астартес жертвовали жизнями, чтобы защитить меня на поле боя. Я не хотел вновь стать обузой, поэтому попросил оружие и доспехи для защиты, хотя на Просперо я собирался не только защищаться, но в случае необходимости даже сражаться рядом со своими братьями. Как бы то ни было, волчьи жрецы усилили меня именно ради этого.

Наша «Грозовая птица» тяжело приземлилась на рокритовую площадку рядом с заводом в промышленном районе Тизки, величайшего города Просперо. Даже сейчас, братья, даже сейчас, когда все завершилось, идея Тизки будет жить в веках, как Рим, Александрия и Мемфис, как один из величайших городов человечества. Она стала подобной Карфагену, Л’ондону¹⁶²и даже Атлантиде, и хотя их нити сгорели и были обрезаны, башни обрушились, а на месте руин колосятся поля, они до сих пор существуют в воспоминаниях нашей расы. Ее спланировали и возвели как грандиозный открытый город, с огромными башнями из стекла и хрустальными зиккуратами, окруженными акрами прекрасных садов и парков. Гладкие стеклянные поверхности отражали солнечный свет, что придавало им сходство с зеркалом или безоблачным небом. Ночью же на них можно было наблюдать ритуальные танцы созвездий. Улицы и площади, рынки и изысканные рестораны всегда были полны людей, особенно в районах, ведущих к гавани.

Мы приземлились в менее престижном, но важном, районе города, в одном из промышленных секторов, хотя даже здесь все сверкало богатством. Самые обычные и непримечательные постройки были покрыты стеклом и украшены коронами величественных фиалов и шпилей. Жизненно важные мощности Тизки, отвечающие за торговлю, хранение, перевозку, производстве, обеспечение и распределение скрывались за маской эстетической красоты, в то время как другие города предпочитали переносить их на окраины, подальше от мест времяпровождения жителей.

Когда ми прибыли, эту маску уже сорвали. Оглушительные разряды бомбардировки, а также ударные волны от взрывов ракет выбили большую часть стекол в зданиях вокруг, выставив на всеобщее обозрение их остовы. Некоторые строения пылали. От жара мерцал воздух. На открытых пространствах и погрузочных площадках лежал толстый слой битого стекла, словно пляжи из отполированной стеклянной гальки, и каждый осколок отражал бушующее пламя так, что все они искрились и переливались, будто светлячки. Под каждым нашим шагом хрустело стекло. Кумулятивные снарядыоставляли титанические дыры в рокритовом покрытии, частично вскрыв проходящие внизу служебные коммуникации, вынесенную под землю сеть артерий, поддерживающую функционирование города.

Другие «Грозовые птицы» с ревом проносились у нас над головами, они летели так низко, что, казалось, их можно было коснуться. Некоторые садились поблизости. Солнечный свет странным образом потемнел, приобрел фиолетовый оттенок, из-за чего казалось, будто само небо заболело. По ветру плыл густой дым, скрывая близлежащие здания. Воняло гарью. Я слышал лишь рев: трансатмосферных двигателей, разверзнувшегося ада, голосов.

Затем, кроме рева, я стал различать грохот падающих вдалеке бомб и уже ближе рычание болтерного огня.

Мы вошли в многоярусную башню-завод с осыпавшимся стеклянным покрытием. Верхние уровни лизало пламя, выделяя на ярко-оранжевом фоне темные ребра арматуры. Там, где находились мы, плясали багровые тени. Волки без колебаний ринулись внутрь и, водя оружием из стороны в сторону, рассредоточились, чтобы взять под контроль все здание. Богобой и Эска первыми взобрались по металлической лестнице на огороженную поручнями платформу второго уровня, от которой начинался широкий помост, перекинутый над машинным цехом. Я бежал вместе с ними и вздрогнул от неожиданности, услышав ужасно громкий лай болтеров наших братьев, столкнувшихся с первым сопротивлением. Эска что-то проорал и открыл огонь по переходу наверху. Масс-реактивные снаряды принялись выбивать куски из пола и поручней. Я увидел, как человеческие тела полетели в бушующий внизу огонь и понял, что по нам стреляют.

На платформе прямо напротив прятались люди в алых шинелях и серебряных шлемах. Их форма была украшена позолоченными галунами, словно они вышли на парад. Некоторые держали сабли наголо. Все они стреляли из лазерного оружия.

Богобой взревел и, подняв секиру, врезался в их строй. Я увидел, как одного человека в красной шинели разорвало на куски, когда в него угодил болт из оружия Эски. Внезапно ветер снаружи изменил направление, и дым от пламени на верхних этажах пошел вниз, на мгновение ослепив меня.

Когда он постепенно рассеялся, я ощутил слабый толчок впереди, а затем еще один. В мое смещающее поле угодила пара лазерных зарядов, которые, впрочем, рассеялись потрескивающими энергетическими шарами. Стрелок стоял прямо передо мной, в шести шагах, возле поручней. Он был молод, красив и в украшенной галунами красной шинели и серебряном шлеме походил на настоящего аристократа. Солдат направил в меня лазган и что-то неразборчиво вопил. Он сделал еще один выстрел, и мой щит вновь затрещал.

Все это время я, сам того не осознавая, держал в руке пистолет из Ура. Моя реакция была инстинктивной, но быстрой и умелой благодаря тренировкам Богобоя. Я выстрелил в ответ и сразил его. Единственное, что выдало во мне новичка, необстрелянного юнца, было то, что выстрелил я куда больше необходимого. Богобой учил меня целиться и стрелять. Я мог попасть в мишень с двадцати шагов. Первый выстрел угодил солдату в грудь, и его одного вполне бы хватило. Но он стрелял в меня, и не убил лишь благодаря смещающему полю, поэтому я продолжал нажимать на курок.

Еще три выстрела попали ему в живот, и от силы удара солдата согнуло пополам, так что следующие два лазерных луча попали в шею и макушку. Он откинулся на поручень, а затем резко осел. Я ждал, что вот-вот растянется на полу, но этого не случилось. Он продолжал сидеть, опираясь о поручень.

Я подошел ближе. Мои выстрелы могли убить его еще три или четыре раза. Кровь из ран стекала на решетчатый пол, а затем сквозь дыры капала во тьму. На полированном серебряном шлеме зияла дыра, словно пробитая кузнецом. Из выжженной черепной коробки поднимался багряный пар.

Я ожидал увидеть на его лице какое-то выражение. Злость, вызов или ненависть. По крайней мере я ожидал увидеть оскал агонии, печаль или хотя бы страх.

Оно было бесстрастно и ничего не выражало. На нем не было ни единого признака живой эмоции. С тех пор я понял, что подобное происходит с лицами всех покойников. Мы не увидим на них ни предсмертных посланий, ни мыслей, ни последних слов. Как только жизнь гаснет, лицо умирает. С обрезанной нитью спадает напряжение, оставляя по себе лишь бренные останки.

Солдаты в красных шинелях были Стражами Шпилей Просперо. Их благородные и мощные полки составляли планетарные силы обороны. Как любое элитное подразделение Имперской Армии, они были прекрасно подготовлены и представляли собой идеально слаженный механизм.

Они выглядели слишком цивилизованными и неопасными, чтобы противостоять атаке Волков. Они выглядели так, словно только с военного парада. Они выглядели так, словно вот-вот не выдержат и побегут.

Но они не бежали. Следует отдать должное их храбрости и вплести ее в сказание. Они встретили Шестой легион Астартес, самую эффективную и безжалостную машину убийства во всем Империуме, и не побежали. Они столкнулись со сводящей с ума яростью великанов-варваров, которые казались первобытными пародиями на Астартес, и не сломались. Им отдали приказ оборонять Тизку, и они не ослушались его.