Наират-2. Жизнь решает все

— И куда она девается? — Знакомые голос, насмешкой прикрывающий боль.

— В какой-то степени растворяется, но большей частью перерабатывается нашими славными обжорками. Одним словом, ваш сарказм не уместен, Камаюн. Эскаланы нуждаются в эманациях и прекрасно взаимодействуют с золотарницей. Мы лишь слегка подправили биологические потребности.

— Создали абсолютно противоестественных существ.

— Создали помощников и надежду для мира!

— Грубо вмешавшись в его естественное устройство?

— Хватит! — произнес человек в синем. — Камаюн, либо выйдите, либо заткнитесь, наконец! Продолжайте, Мааш.

Еще удар. Еще вспышка. Золотарница наливается все более яркой желтизной, оттягивая свет от центра. Люди наблюдают. Записывают. В полголоса обмениваются репликами.

— Данная конструкция поддерживает сама себя, сама же регулируется. Солнце усиливает пульсацию и дает больше пищи — увеличивается количество поглотителей. Пульсация ослабевает — возрастает конкуренция, и число поглотителей уменьшается естественным способом. Более того, дополнительные элементы отвода, созданные УнКаашем, позволят использовать некоторую часть энергии людям.

— Запас прочности?

— Практически бесконечен.

— А что если вы ошибаетесь? — спросил Камаюн и вышел из комнаты.

Шар снова плюнул светом…

…по глазам, заставляя отвернуться. Очнуться. Рвануть сундук, наполовину полный картами, чертежами и расчетами.

Не вытянуть. Уже не вытянуть. Теперь только вниз.

Карлики покорно спускались по узкой лестнице. Серые тени на сером камне. Уродцы из вечной тьмы. Бочкообразные торсы, горбатые спины с мягкими отростками. Головы-шары с совиными глазами.

— Знаешь, я никак не могу привыкнуть к их виду, — мужчина посторонился, пропуская двоих с огромным коробом. — И постоянно размышляю, сколько в них человеческого?

— Ровно столько, сколько нужно, чтобы сохранить разум. Поверь, у них большое будущее.

Шлепали босые ноги, скрежетали волокуши, влажно хлопали крылья по спинам.

— А внешний вид… Несколько поколений жесткой селекции способны многое изменить. И не только в облике. Они станут детьми идеальной системы. Еще лет сто или двести, и мир окончательно изменится. Они изменят его. Даже жаль, что не увижу. Эй, вы там, поаккуратнее!.. Слышал о новой концепции УнКааша по усилению порталов в противовесов Маашевым трубам? По-моему, это тот самый балансир, который, наконец, устаканит всю чехарду…

Голоса тают в рёве разбуженной бездонной пасти, ненасытном и диком.

Дикарь сидел на груде грязных шкур, прислушиваясь к реву трубы. Смуглолицый, узкоглазый, патлатый. В одной руке золотой кубок, в другой — бычья кость с остатками мяса. На коленях белый шелк, уже изрядно испачканный.

В спину тычут: кланяйся. Противно, но приходится. Ниже! Пусть так. Еще ниже? На колени и сапог целовать? Почему бы и нет. Дикарь смеется и знаком приказывает встать. Всесильный владыка нового мира милосерден?

— Чего ты хочешь, колдун? — он говорит чисто, лишь слегка проглатывая гласные. — Мне сказали, что ты пришел, желая служить Ылашу.

— Да. Я… Я был одним из владык города и замка Ханм. Я многое умею и… Я не хочу, чтобы знания исчезли со мной. Я готов поделиться ими. Со мной еще несколько людей.

Кость упала под ноги, рука смяла шелк, прибавляя ткани пятен.

— Как тебя зовут, колдун?

— Камаюн.

— Каммэюн. Каммэ… Кам. Я буду называть тебя Кам. Ты будешь жить. Остальные умрут. За единственным колдуном мне будет проще уследить.

Вот так один мир пожирает другой. И какой из них страшнее?

Страшно… Всё страшно!

Мелькнуло перечеркнутое алым шрамом лицо — Бельт!

Расправила несуществующие крылья склана.

И Туран неистово дернулся, ссаживая кожу об кандалы, и, наконец, разрывая цепь.

Сундук-якорь, переполненный кровью, пергаментами и криками новорожденных, завертелся в водовороте и рухнул в бездонную пасть.

Хрупкими костями захрустел мир и…

…Туран открыл глаза.

Свод пещеры. Давит, пережевывает, скрипя валунам. По каменной глотке течет свет, скатывается в утробу существа, которое где-то рядом. Вот он, настоящий муравьиный лев, жаждущий поближе познакомиться с букашками, которые попались в ловушку… Нет уж. Хватит. Муравьев, львов, демонов Наирата — хватит!

Туран стряхнул с груди россыпь мелких камней. Сел. Руку саднило, словно её щедро сбрызнули горячим маслом. Лампа валялась рядом, погасшая, но все равно было светло: стены и потолок полыхали алым.

Надо убираться и поскорее. Склана? Вон лежит на валуне, точно на подушке, руки раскинула, но пальцы правой увиты золотарницей и все еще цепляются за рукав Бельта. А за его штанину крепко держится безглазая Ласка.

— Эй, — просипел Туран, поднимаясь на колени. — Всё?

По другую сторону ямы встал на четвереньки Аттонио. Вытер слюни и пополз к склане.

— Туда, — произнес Бельт, указывая на противоположную сторону пещеры.

Впрочем, Туран и без него помнил ломаные линии карты.

Склану выносили вдвоем с Бельтом, стараясь не оглядываться на желтый зёв, который, казалось, заплевывает стены кровью.

— Только бы живая, только бы… — причитал хромавший на обе ноги мэтр.

Слепая шла последней. Ступала она увереннее зрячих.

Новый коридор — новая извилистая тюрьма, еще у́же и темнее предыдущих. Туран шел, проклиная острые выступы, низкий потолок и сапоги Эльи, выскальзывавшие из потных ладоней.

— Погоди, — сказал Бельт. — Передохнем. У меня шея снова…

Он потер щеку, размазывая кровь по лицу, и без сил опустился на пол. Туран и сам бы рухнул, до того пусто было внутри, точно его взяли и выпотрошили, избавив разом и от сомнений, и от надежд. Хорошо? Плохо? Никак. Он сел рядом со стошенским палачом, приняв от рыжей флягу с водой, и смотрел, как Аттонио вяло хлопочет над скланой.

Провалился ли Туран в сон или просто потерял сознание, не сказал бы и он сам, но очнувшись, обнаружил, что находится в пещере, отличной от той, в которой остановился. Стены были оплавлены, свод лежал на известняковых кольях так, что казалось: он вот-вот подомнет эти ненадежные опоры и с грохотом рухнет. В центре горел огонь, пахло паленой костью. И кто-то говорил, громко и уверенно, не боясь разбудить ни Туран, ни железных демонов:

— Вы изменили мир! — Это склана. Жива. Хорошо. Встать надо бы, но лежать лучше.

— Каждый из нас меняет этот мир. — Кривая тень за спиной мэтра Аттонио была вряд ли уродливей своего хозяина.

— Главный вопрос — как он его меняет? — тихо спросила Ласка-Ярнара. Она сидела на двух сросшихся сталагмитах, будто на троне, а над головой ее короной нависал череп неизвестного существа. Две пары пустых глазниц наблюдали за притихшим мэтром, требуя ответа.

— Каждый хочет изменить его к лучшему. Но не у всех это выходит. У них, теперь я понимаю это много лучше, тоже не вышло.

— У них?! — склана сжала кулаки и шагнула к Аттонио.

— Ты хочешь найти во мне того, кого можно ткнуть ножом? С кем можно поквитаться? Это все, что тебе надо, Элья?

— Нет. Теперь — нет.

— Я рад. Пойми, Элья, я — не они. Мы — не они. Мы слепцы, собиравшие из осколков вазу, разбитую пятьсот лет назад. И сегодня я видел… Видел начало пути. И тех, кто сделал по нему первые шаги, правильные или нет. Камаюн, УнКааш, Шваабек… Кто-то из них погиб в войне с кочевниками-наир; кто-то ушел наверх, растить новую жизнь; а кто-то остался внизу, хранить одни знания… и прятать другие. Кто-то спрятался в Кхарне, за неприступным Чунаем…

… отгородиться горами, затеряться среди варваров, мой друг. И наблюдать, просто наблюдать. Не за Кхарном — пусть ползет своей дорогой, но за тем новым, что родится на обломках, среди Столбов-Понорков, из нашей крови и крови наир. И ждать, когда с неба придут они…