Амулет (Потревоженное проклятие)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Я не заметил, как задремал, привалившись спиной к холодной двери. Мне снилось, как в стенах моей тюрьмы, в полной темноте и тишине открываются провалы нор и логовищ, и оттуда начинают выползать черные, поблескивающие зелеными холодными глазами, кольчатые твари, волочащие свои раздутые, жирные животы по осклизлой, мокрой земле. Они подбираются ко мне, зловеще шипя, не мигая смотрят на меня, перебирая короткими, когтистыми лапами, и я словно слышу их алчные, черные мысли. Они чуют меня, я для них — добыча, законная, обреченная жертва, оставленная тут им на сьедение. Твари, которым на человеческом языке даже нет названия, ползут, открывая широкие пасти, усеянные острыми, словно иглы, зубами. Ими движет голод, и у них одно только желание — разтерзать, заглотить, и переваривать теплую плоть, ворочая измазанными в дымящейся крови тупыми, чешуйчатыми мордами…

Вот самая большая гадина подползает к моей руке, вот ее пасть открывается, чтобы сомкнуться на моем пальце!

И в ту же секунду резкая, режущая боль пронзила мою руку! Я закричал, вскочил, дрожащей рукой нашарил в кармане зажигалку и зажег ее. Свет больно резанул по глазам, привыкшим к темноте, я на секунду словно ослеп, но все же успел заметить серые, хищные тени, метнувшиеся к стене! Крысы! Большие, жирные крысы!

Я поднял зажигалку повыше, отошел от двери. Крысы мгновенно скрылись в узких, темных щелях между стеной и полом, только один, здоровенный, сантиметров тридцать в длину, крыс замер у норы, злобно глядя на меня красными, острыми глазками.

— Пошел отсюда! — рявкнул я, шагнув к нему, и топая ногой — и тут же сам присел от неожиданности, так меня напугал звук собственного голоса! Зажигалка погасла, я снова зажег ее — крыс не было!

Кое-как я замуровал щели и норы обломками гнилых досок, отлично понимая, что эта преграда не надолго задержит серых тварей. Болел укушенный палец, кровь ужн запеклась, и на коже четко выделялись следы от крысиных зубов. Намочив платок в собственной слюне, я протер место укуса, вспомнив о собаках и других зверях, зализывающих раны. Потом я вернулся к двери, сел, достал предпоследнюю сигарету, прикурил и задумался…

Наверное, прошло часов двенадцать моего заточения. Судить я мог только по собственным, внутренним часам, и предпологал, что сейчас часов семь утра восьмого ноября. Безумно хотелось пить. Голод еще не стал острым — просто слегка сосало в желудке, но вот жажда была совершенно не выносимой. Я грыз кончик воротника бушлата, и пытался представить, что будет, если эта сволочь Паганель не придет сегодня. «А вдруг он вообще не придет!», закралась в мозг непрошенная мысль, но я погнал ее прочь — не хватало только впасть в панику!

Время тянулось и тянулось. В крысином углу время от времени возникали какие-то шорохи, тогда я громко топал ногой, вскрикивал — и возня прекращалась.

Я попытался представить, где я нахожусь, старательно вспоминая все повороты и спуски, которые мы проделали, прежде чем я оказался в этой камере. Получалось, что надо мною метров пятнадцать-двадцать земли, и Донское кладбище…

Честно говоря, от такого открытия мне стало совсем не по себе — я представил толщу земли, а в ней мертвецов, истлевшие кости и черепа тех, кто когда-то был жив, ходил, ел, пил, любил, смеялся — и умер, как умру и я в этой безмолвной могиле! Меня охватило беспросветное отчаяние, на глазах сами собой навернулись слезы. Я уткнулся лбом в колени и затих, закрыв глаза…

Очнулся я от того, что что-то пробежало по моим ногам. Опять крысы! Я вскочил, закричал и затопал, почувствовал под ногой с хряском давящуюся живую, упругую плоть — и мерзкий визг, резанувший по ушам! Я раздавил крысу! Тьфу ты, гадость какая!

Визг удалялся — пострадавший зверек уползал к норе, возникло какое-то движение, что-то завозилось, забилось в темноте, и вдруг раненая крыса умолкла, коротко вякнув на последок, и сразу же послышался множественный звук чавкающих челюстей!

«Они сожрали ее!», — понял я, и мне стало дурно. Мучительные спазмы сдавили желудок, но в нем не было ни капли влаги, и я, ухватившись за дверь, напрасно пытался унять судороги, сотрясавшие мои внутренности. Пить! Дайте воды!

Наконец, отдышавшись, я кое-как скрючился на полу, держась руками за живот. Тупое безразличие ко всему на свете овладело мной, я мог думать только про воду. Я видел реки, озера, моря чистой, позрачной, удивительно вкусной воды. Вот я припадаю губами к незамутненной поверхности, окунаю лицо в воду, и пью, пью, пью…

Видимо, я снова уснул. Мне снился только одни сон — вода! А может быть, я и не спал, а грезил наяву — в темноте было совершенно все равно, закрыты у меня глаза или нет. Тянулись минуты, сплетаясь в часы, время словно остановилось, я представлял его себе в виде серого дыма, клубящегося вокруг меня, и ни куда не исчезающего…

Не знаю, сколько я так просидел, но вдруг какой-то далекий шум привлек мое внимание! Шаги! Точно, кто-то двигался по коридору за дверью темницы! Человек!

Я вскочил, и что есть силы забарабанил в дверь, захрипел пересохшими губами:

— На помощь! Помогите! Я тут! Спасите меня!

Мне откликнулись! Чей-то голос что-то говорил, но было далеко, а гулкое эхо мешало разобрать слова. Но это не важно! Меня услышали! Меня найдут! Меня вытащат из этой мышеловки! Я закричал с удвоенной силой, стуча в дверь тяжелым башмаком! Скорее, люди! Скорее!

Неожиданно сквозь шум шагов послышалось мое имя. Я затих, вслушиваясь в слова, и вдруг с ужасом и ненавистью понял, что это Паганель!

И точно — по стенам коридора запрыгал луч фонарика, видимый мне в окошечко двери, шаги стали громче, а слова — яснее:

— Иду, иду! Сережа! Как твои дела? Надеюсь, я не долго отсутствовал? голос Пагнеля вновь сочился самодовольной пренебрежительностью. Луч фонарика брызнул мне в лицо, и я оскочил от окошечка, зажмурившись, ослепленный. Сволочь!

— Чего же ты молчишь? — продолжал Паганель, светя фонариком внутрь камеры: — Тебе за двое суток так понравилось молчать, что ты вообще не будешь больше разговаривать?

Двое суток! Значит, сейчас вечер девятого числа! Я должен прибыть из командировки! Пелеванный наверняка уже звонил мне, и сейчас ломает голову, что ему делать! А Паганель ждет прибытия своего ценного груза, который лежит у меня дома. А Борис? Что сейчас делает он?

— Ну-у! Так не хорошо! Я принес тебе кое-что, надеясь, что ты будешь рад нашей встрече, а ты даже не соизволишь поздороваться! — бормотал тем временем Паганель, шурша пакетом за дверью.

«Нет!», — подумал я: «Этому гаду я все равно ничего не скажу!»! Я упрямо стиснул зубы, собирая во рту слюну — хоть плунуть как следует в рожу этой скотине!

— Вообщем, так! — голос Паганеля посуровел: — Мне некогда, я спешу, жду очень важное известие! Вот тебе гостинец… — в окошечко просунулась пластиковая полутора литровая бутылка воды «Святой источник», — …А вот…

Но я уже не слушал моего тюремщика. Вода! Вода!!! Я дрожащими руками схватил бутылку, свернул пробку, и припал к горлышку. Вода! Кто не страдал от жажды, тот не поймет, какое это счастье — напиться, залить божественной влагой сухость во рту, протолкнуть через сухое горло первый, освежающий глоток, почувствовать, как он прокатиться по пищеводу, и разольется маленьким озерцом жизни в желудке!

Я пил, пил, пил, пока не ополовинил бутылку. Все это время Паганель что-то говорил, но я не слушал его, наслаждаясь долгожданным счастьем водой!

Наконец я напился, утер рукавом губы, поставил бутылку в угол, и повернулся к двери.

— …Сейчас я уйду… — обрел смысл голос Паганеля: — …А попозже вернусь, и тогда мы поговорим — как, что и почему ты, человек, которому я не сделал ничего дурного, вошел в сговор с ФСБ, пытаясь подставить меня! Кстати, что бы ты знал — Слепцов, а с ним еще трое погибли в завале, а еще двое его людей в реанимации, их откопали только через сутки, и они врядли выживут! Ну, до скорого свидания! Вот тебе еда, что бы не скучал!