Железный ветер

Гвардейцы сражались с фанатичным упорством, и, встретив людей, утративших страх смерти, стоявших насмерть подобно скале, враги растеряли гонор и самоуверенность.

Но все же они были сильны, слишком сильны.

Крошечный гарнизон отбил три атаки, следующие одна за другой. Закончились мины, умолкли раскалившиеся стволы пулеметов, расстрелявших боезапас. Но противник, оставивший перед приютом-крепостью два чадящих броневика и россыпь трупов, сменил тактику. Снайпер убил солдата, контролировавшего подход со «слепой» стороны, и группа подрывников с взрывчаткой и лестницами пробила брешь на уровне второго этажа. Это был рискованный, но грамотный ход, кладка первого уровня не поддалась бы. В считаные минуты штурмовики выстроили из легких ферм конструкцию, схожую с пандусом, и ринулись внутрь, забрасывая гранатами второй этаж.

Отделение Крикунова погибло в полном составе за пару минут, но задержало врага, не дав ему расползтись по зданию. И, поняв, что пришло время, Таланов отдал приказ, который издавна наполнял боевой яростью сердца сильных, и ужасом — сердца слабых: «Примкнуть штыки!»

Он повел в бой «засадный полк».

Капитан сражался в первых рядах, увлекая за собой крошечный отряд, он дрался как безумный, и даже смерть отступала перед ним.

Гвардейцы перебили всех штурмовиков, но после этого их осталось лишь пятеро.

Тишина была оглушительной. Она упала неожиданно, обрушилась, как гранитная плита. Только что барабанные перепонки лопались от выстрелов и разрывов, и почти сразу же все закончилось. Терентьев машинально посмотрел на часы. Два часа непрерывного боя.

— Командир, — когда Таланов потерял сознание, командование естественным образом перешло к Ивану, даже Басалаев признал его верховенство, — что дальше?

Иван посмотрел на Бориса. Майор выглядел ужасно, поперек его лба пролегла рваная рана, наспех и неровно замотанная какой-то тряпицей, кровь продолжала сочиться, смешиваясь с пылью и грязью, покрыв лицо устрашающими тигриными разводами.

— Все, — произнес Иван, и в его словах Борис прочитал приговор. — Все. Пора спускаться.

Подволакивая ногу, к ним подошел Горцишвили, поперек груди на широком ремне у него висел трофейный пулемет.

— Идите, — сказал он. — Идите, я останусь здесь. Они мне за каждую ступеньку заплатят.

— Командир!

Кричали снизу, из подвала.

— Твою же мать, — проскрипел сквозь зубы Терентьев, яростно передергивая затвор. — Недосмотрели!

— Командир! Команди-и-и-р!!!!

Иван и Борис переглянулись.

Не сговариваясь, оба бросились к лестнице. Армен похромал за ними, спустился на несколько ступеней и там остался, поудобнее пристраивая пулемет.

Лестница, площадка. Еще лестница, уже короче, коридор с парой тусклых лампочек под потолком, запитанных от последнего аккумулятора. И наконец подвал.

Шварцман не забыл про Басалаева. Когда «семерки» начали наступление на город, он лично связался с Морисом Туле, французским генералом, коротко обрисовав суть дела. Пробиться в район старого города было уже невозможно, но существовал обходной путь, тот самый, которым не получилось уйти у гвардейцев. Подняв старые архивы, французы нашли старый заброшенный коллектор, берущий начало еще за городской чертой и проходивший рядом с Рюгеном. Беда была в том, что ответвление, ведущее к подвалу приюта, давным-давно заделали, причем на совесть. В течение суток ополченцы вручную разбирали завал, а за тонкой стеной ходили и переговаривались враги…

Первым дрожь стены заметил отец Сильвестр, а Поволоцкий едва не застрелил первого француза. Но путь к спасению был открыт.

— За веревку, все держитесь за веревку! — надрываясь, перекрикивал шум Иван. Сверху бил пулемет Армена, грузин держал лестницу, прикрывая отход. — Беретесь у узла и ни за что не отпускаете!

— Айвен, — Губерт был бледен как смерть, — это гражданские инженеры…

— И что?! — рявкнул Терентьев. — Им воевать не надо, мы уходим!

— Они не заминировали проход, даже не подумали об этом, — сообщил немец, и Иван обмер.

— Быстрее! — донесся до них истошный крик Армена. — Быстрее!!! Идут! Не удержусь!

Краем глаза Иван увидел какой-то летящий предмет, он успел уйти в сторону и чуть развернуться, удар приклада пришелся не в челюсть, а по плечу. Но оскалившийся Басалаев немедленно ударил снова, и сразу же в третий раз. «Попаданец» безвольным мешком осел наземь.

— Берите его, — рявкнул контрразведчик французам, второпях не подумав, что говорит по-русски, но то ли его и так поняли, то ли вид окровавленного майора был настолько страшен, что до смерти напугал ополченцев.

— Идите! — крикнул Басалаев Поволоцкому. — Уходите скорее!

Не обращая больше внимания на медика, он повернулся к Цахесу, и старый подрывник прочитал в глазах офицера немой вопрос.

— Да, — шепнул немец, Басалаев не услышал его, но прочитал ответ по губам. — Да. — С этими словами Губерт неверными пальцами взял адскую машинку, соединенную с брусками взрывчатки сетью проводов.

Борис колебался, но только мгновение. В это мгновение уместилась вся его жизнь, все надежды, страхи и радости, разочарование поражений и триумф побед.

Гуськом, спотыкаясь и сбивая руки, дети проползали в узкий лаз, Поволоцкий тащил безвольного Таланова, больше похожего на труп. Отец Сильвестр и его помощницы тянули замотанного бинтами пулеметчика, того, что был ранен в живот.

Басалаев шагнул к коридору, на ходу перезаряжая пистолет, хлопнул по боку ладонью, проверяя, на месте ли нож.

— Держись! — крикнул он, надеясь, что Армен услышит. — Держись!

Цахес проводил его взглядом и погладил кончиками пальцев взрыватель, свое последнее творение, настоящее произведение искусства. Чтобы с гарантией подорвать колонну, пришлось очень тщательно рассчитать точки приложения сил и разделить взрывчатку на малые части. Но взрывать их надо было синхронно.

Губерт глубоко вдохнул воздух, густой, спертый, насыщенный кислым запахом пороха и гарью пожара, и приготовился к последнему в своей жизни акту разрушения. Он глянул на лаз, прикидывая в уме, далеко ли уползли беглецы, и мысленно пожелал им удачи.

Его пальцы легли на рычаг.

Отчаявшись пробиться через пулеметный огонь Горцишвили, Враги забросали его гранатами и дали залп из каких-то штук, похожих на ракетные ружья. Все пространство вокруг дверного проема, ведущего в подвал, взорвалось дымом, крошевом стен и осколками металла. Но Армен был еще жив. Обливаясь кровью, он поднялся навстречу бегущим нелюдям и дал еще одну очередь от бедра. Бегущий по коридору к лестнице Басалаев услышал яростный лай длинных очередей и понял, что теперь между врагами и беглецами только он.

Была ли это мина, или снаряд, или кто-то взорвал стенобойный заряд, но в углу подвала, там, где было заложенное окошко, полыхнуло. Гул взрыва прокатился по помещению, и, опережая его, между стенами и колоннами заметались жалящие осколки.

Губерт завалился на бок, воздух со всхлипом вырывался из пробитых легких. Коробочка взрывателя выпала из разжавшихся пальцев, упала на пол, подпрыгнула и откатилась в сторону. Тонкие провода легли в пыли, словно мертвые змеи.

Вся жизнь Басалаева была сплошной чередой вызовов, которые он бросал миру и принимал в ответ. Он не мог иначе, только вперед, только побеждая, ежечасно доказывая всему миру, но в первую очередь себе, что он может.

Эпопея с «попаданцем» стала предельным вызовом, величайшим испытанием, ставкой, в котором был не просто «„попаданец“», но целый мир. Басалаев проиграл эту игру, но в решающий миг судьба, словно в испытание, опять дала ему шанс, обнулив ставки и позволив вытащить еще одну, последнюю карту.

Он замедлил шаг, переводя дух: не годилось принимать последний бой со сбитым дыханием. Первый враг вылетел из-за угла, прыгая через ступени.