Орфей

Момент обратного моего прихода из-за Реки, конечно же, получился самый неподходящий. Вечное мое свойство, которое даже Перевозчику изменить не по силам.)

— …Напомни еще раз, как звучало обращение к тебе в последнем приказании с паролем. Как говорилось обо мне.

— «Ты сделаешь то, что ОН тебе скажет. Потому что ОН — теперь один из НАС». Дословно.

— Именно так — ОН один из НАС?

— Именно так. Что ты? Что-нибудь не то?

— Нет, ничего. Один из НАС… Из НИХ, понимаешь?

— Это означает…

— Это означает, что меня приняли. Что мне уже ничего не надо добиваться ни в этом Мире, ни в каком другом. Что я выполнил и заслужил. Все получилось, как должно было быть, как предопределено. Что ты можешь остаться Стражем или перестать быть им. Что тот, кого я отправлял отсюда, может вернуться или не возвращаться, а меня это уже совершенно не касается. Что я уже не буду спасать этот Мир и все остальные. Не имею личной заинтересованности, а то и возможностей. Что вы остаетесь так, как есть! Ты поняла?!

Инна Аркадьевна Старцева холодно смотрела перед собой, на асфальт, который несся под машину, все ускоряясь.

— Я поняла, Миша. Не жми так, ты разобьешь меня. И вообще останови. Но прежде чем я выйду, ответь мне: все-таки, как теперь мы? Ты можешь ответить: как же мы?

Часть третья

Из последнего разговора с Перевозчиком:

— Понятно, тебе не слишком повезло. Тебя взяли в оборот сразу, хотя ваш Володя-саламандра не так уж был и не прав, что — только по шерстке гладили. Предварительную информацию о тебе — помнишь, с этого начал? — я скачал с Богомолова, пока он как-то разливался, до чего ошеломлен одним фактом моего существования, якобы таким для него неожиданным. Они за тобой все это время хорошо смотрели.

— Почему раньше не вытащили?

— Я знаю? Политика — вещь, предсказуемая слабо. Главным образом поэтому Певцы во все века с ней плохо уживались. Ах, извините…

— Улыбаетесь. Мой файл действительно назывался «Предсказатель»?

— Понятия не имею. Я, знаешь ли, без файла обошелся. По старинке. Колдовством.

— Ну, не надо…

— Мне тогда просто требовалось найти с тобой какой-то общий язык, а что ты за человек, я не представлял. Не волшебник же я в самом деле. И между прочим, не такая уж коммуникабельная личность. Ты даже подумал, будто я тебя гипнотизирую, а я просто проверял бредовую мысль — а не причастен ли ты как-то…

— А я, вы совершенно точно убеждены, что я… И… и Женя? Что она с Реки возвратилась… А не так, как у вас. Извините.

— Да. Убежден. И она. И не спрашивай меня больше об этом.

— А о чем можно?

— Не представляю я, например, до сих пор, откуда в Крольчатнике узнали о тебе. Думали, что все прямо узнали. По чьей наводке Красавина тебя провоцировала. Вот она-то психолог профессиональный, за вами всеми в Крольчатнике смотрела. Володенька с Ароном у нее так, на подхвате были, ничего толком не понимая. Их обоих вообще только сам знаешь что интересовало. А вот кто через нее осмеливался подталкивать тебя — не представляю. Уж не Миша Хватов — это точно.

— Может, Богомолов тот же? Не как директор НИИТоВ, а как Присматривающий?

— Присматривающим феномены не требуются. У них собственных сколько угодно, ты видел. И боюсь, еще увидишь. Богомолов жизнь положил на дело Присмотра, ему тоже непредсказуемого не надо. Он, кстати, был на редкость искренним в своих идеях человеком. За то и ценили. Преданные лучше всего служат. По себе знаю.

— Значит, был кто-то еще. Неужели это трудно выяснить?

— Мне ничего не трудно сделать, и тебе это хорошо известно.

— Я помню, чьи это слова.

— Уж и пошутить нельзя с тобой, Певец. А ты не собираешься? В смысле — начать?..

— Разве что-то изменилось? Впрочем, да… Нет, не собираюсь. Теперь — тем более.

— Тебе не повезло, потому что тобой занялись власти. Знаешь, такая изнанка официальных, а не совсем уж тайных, о которых ты теперь имеешь представление, как никто в твоем Мире. А изнанка всегда пахнет… понимаешь чем. При первом знакомстве я сказал тебе, что ты начнешь и что это нетрудно. Смотри, я редко ошибаюсь.

— Я даже думать об этом не могу. Особенно про всех этих тайных, и явных, и сверхтайных, и вообще несущественных, но властвующих. Тошнит и голова кружится, как от сотрясения мозга. Я бы с удовольствием написал про них пародию. Если бы только…

— Вот-вот, если бы только. Ну, не будем забегать вперед. Пародия — это, в общем, довольно плодотворно…

— Ох, пожалуйста, не надо. Как это все-таки выглядело, мое влияние на все и вас в том числе? А на реальные события? И что будет теперь? Я должен что-то…

— Это выглядело и выглядит как ключевой кусочек в головоломке, которую называют вашим Миром. Он бессмыслен и предельно схож с остальными, этот кусочек. Он не имеет никаких особых отличий и достоинств, но он держит равновесие Мира. Его можно найти, только если знаешь общий вид, получающийся в самом конце. Или — и это другой способ и путь Перевозчика — если достаточно долго занимаешься составлением головоломок.

— Лучше знать заранее, что в конце.

— Не уверен. Да и не знаю. Мы же с тобой, наши сущности оказались достаточно тождественны. Я уже говорил, я почуял тебя еще прежде, чем понял, каково твое значение для твоего Мира. И увидел момент, когда ты был сбит со своего пути. По собственной ли опрометчивости, по несчастливым обстоятельствам, — для Мира особой важности не представляет. Но ты утратил равновесие сам, и с тобою, ключевым кусочком головоломки, стал утрачивать равновесие и этот Мир. А он очень важен в Системе Всех Миров. Причины… я вряд ли верно назову их. Этого просто невозможно сделать, уж примирись. Зато, как сумел, я помог тебе обрести равновесие вновь. Надеюсь, что помог, хотя дело даже не в Жене персонально. Прости. Линии Мира неуловимы. Как и само Время.

— «Время — это нечто гораздо более странное, чем мы себе представляем». Так? Теперь я знаю и это.

— Когда я пересел в Седьмое кресло Магистров, и среди многого мне была подарена и эта фраза и пояснено, как с нею оперировать, я, пока не наловчился, попадал невесть куда. И то, что я побывал в прошлом твоего Мира, на него, знаешь ли, совсем не повлияло. Я только смог подобрать Михаилу Гордееву полное имя, чтобы звучало, как звучит. Хотя бы по-русски. Смешно, конечно, все равно как утверждать, что слово одного языка заимствовано из другого, появившегося через сколько-то там веков, на том только основании, что это — новое — тебе слово нравится. Даже не телега впереди лошади, а вообще без.

— Ну, таких курьезов сколько угодно. А металл? Почему — золото? Я все хотел спросить. Это не курьез, надеюсь?

— О, нет. Пожалуйста, скажу. Кстати, пока не забыл. Держи. Сохрани, если хочешь, как память об одном из МАГов.

Я повертел золотую вещицу. Камни-самоцветы заиграли, блеснули в закатных лучах. Но это, конечно, была не подковка. Миниатюрная, с палец, копия-модель моего кораблика с вымпела на столе столовой в Крольчатнике.

Ох, медленно мы поднимались, медленно. Тоннель сперва, и идти в темноте, и окна по сторонам погасли. Я тогда ее за руку взял. Теплая ладошка. Шершавая. И оказывается, забыл я уже. И лицо забыл. А в темном Тоннеле не увидать. Я сразу оглянулся, на Том берегу еще. Пусть, думаю, сразу, если… И ничего. Только руки больше не выпускал. Подумал, что если дойдем, то на шаг ее отпустить от себя не смогу. Надо же таким быть. Глупым. И тоже, конечно, не было потом так. Но уж потом, а тогда именно так и думал.

И молился, всем, кого придумать мог. Не персонально кому-то. Признанному и освященному. Люди сто тысяч лет духов стихий почитали. А можно и Мировые Силы — так сказать. Мудрым было человечество неразумное. Скопище сущностей. Души заблудшие.

Я сразу Ежичку и обнять хотел, но вернувшаяся с нею «не дама», юноша обворожительный, сказал как по писаному: