Поколение пепла (СИ)

— Нет, адмирал Иван Федорович Крузенштерн, — неожиданно мягко произнес он, — Задрали вы уже своей политикой, господа. Дня им мало. Завтра в пять утра подъем, а они треплются. Распустил вам Олег. Ну ничего. Он поедет в город, а я поведу вас. На первый раз прощаю, но молитесь, чтоб это не повторилось.

С этими словами он вышел в коридор, так же тихо закрыв за собой дверь, как открыл ее минуту назад. Они слышали его шаги в коридоре,

— Вот дела… — только и выдавил из себя Презик, когда стихли шаги Демьянова в коридоре. — Это еще по какому поводу?

Все понимали, что это напрямую связано с целями экспедиции. И если не изменились задачи, то должно быть, изменились обстоятельства. Раз уж поход должен возглавить сам глава их поселения.

Данилов лег спать, и постепенно разговор сошел на нет, а вскоре и вся стоянка погрузилась в тишину. За окошком ветер гнал с запада странной формы облака.

Александр слышал, как все вокруг захрапели, но к нему сон никак не приходил. Так бывает, только если весь день бездельничал, или, наоборот, смертельно устал. Но это было не про него: он работа, но не перетрудился. Тогда почему, зараза, не хочется спать?

Он лежал, глядя в потолок, и туман, укутывавший прошлое, рассеивался. Из него выплывали лица и целые сюжеты. Он не старался вспомнить, прошлое само пришло к нему в виде потускневших фотографий.

Если слишком долго смотреть на огонь, в воду или на те же облака, можно увидеть много интересного. Например, себя вчерашнего — и не всегда это приятно. Данилов вспомнил, как против воли стал одним из камешков, которые вроде бы должны были запустить лавину.

Это было в конце мая последнего довоенного года, не по-весеннему жарким днем; в то время, когда ящик Пандоры еще только приоткрывался, а люди не поверили бы, что через полгода из сотни останется в живых один. Нельзя сказать, что именно здесь берет начало путь, который привел Александра сначала к бездонному провалу, а затем в эту утопию барачного типа под названием Подгорный.

Тот момент скорее был поворотным пунктом, развилкой из серии: «Налево пойдешь — коня потеряешь». А он пошел прямо, напролом. Он до сих пор не знал, зачем пришел туда: то ли от мальчишеской глупости, то ли от проснувшегося внезапно мужества, то ли от скуки, то ли от всего вместе.

Естественно, никаких выборов не было, была их грубая имитация. Об этом знали все, и почти каждый говорил, не скрывая. И как будто бы с этим смирились, поэтому все должно было пройти буднично и рутинно, как в предыдущие разы.

Все началось с того, что один из членов Центральной избирательной комиссии внезапно сделал заявление для прессы, эффект которого можно было сравнить со взрывом атомной бомбы. После этого он порвал перед камерой свое удостоверение, сообщил о своей отставке, и в тот же день исчез. Даже тогда Александр не поверил в его внезапно проснувшуюся честность. Вскоре в сети был опубликован подробный материал по фальсификациям на избирательных участках. В этом не было ничего нового — только в этот раз последствия отличались от обычных митингов и бесполезных обращений в суд.

В этот раз всплытию фактов о мошенничестве предшествовал слив в течение пяти месяцев информации о том, что один бородатый философ называл «патриотическая коррупция». Не только с цифрами, фамилиями и фотографиями, но и с вескими подтверждениями вплоть до сканов документов на жилье, автомобили и яхты, договоров на оказание услуг и платежных квитанций.

Они называли себя «Сопротивление». Раньше о них никто не слышал, но накануне выборов к ним примкнуло несколько известных фигур. Те из них, кто не были анонимны, были чисты как снег: не имели порочащих связей, не учились в Йельском университете, снискав уважение своей гражданской позицией. Они начали с активности в социальных сетях, куда приходят, чтоб найти и трахнуть свою школьную любовь, поиграть с виртуальным питомцем или похвастаться поездкой в Барселону — но уж точно не за политикой. И все же им удалось раскачать народ. После того, как запылали арабские страны, всколыхнутые волной «демократических интифад», когда новый Майдан снес криминальный режим на Украине — заменив его не менее гнилым, но прозападным, когда то и дело вспыхивали погромы даже в самых спокойных из европейских стран — весь мир был словно наэлектризован.

С самого начала им удалось зацепить целевую аудиторию — молодежь городов-«миллионников». В масштабах страны пятьдесят тысяч человек это мизер, но раньше и этого не было. Самым главным было не число, а готовность людей не только бузить, но и подставить под удар свою свободу и даже жизнь.

Нельзя сказать, что вся страна замерла в ожидании. Кто-то так же смотрел сериалы. Но резонанс был. И в какой-то момент Саше почудилось, что еще немного, и они победят. Что полиция вокруг площади начнет переходить на их сторону. Почти так же казалось в октябре 1993 защитникам Белого дома.

В Москве им дали собраться, разбить лагерь перед домом правительства и постоять почти сутки, дали развернуть аппаратуру и вдоволь накричаться. А потом, когда стемнело, полиция расступилась, и на площадь с криками «Мочи крыс!», круша палаточный городок и избивая всех, кто в нем находился, хлынули «согласные». Перед этим их видели скапливающимися в переулках, но дальше их следы терялись. Журналисты и следствие потом долго путались, были ли это футбольные фанаты, уголовники или православные хоругвеносцы.

Действовали они по военному четко, применяли биты, самодельные дубинки и травматическое оружие. Двигались через толпу, выбивая людей одного за другим. Масок не носили. «Несогласные», в основном студенчество, были похлипче, чем нападавшие, поэтому именно с их стороны было два трупа и много-много раненых. Когда к месту бойни, наконец, лениво приблизились стражи порядка, благонамеренных граждан, движимых патриотическим порывом (как скажет потом в интервью молодой парень с заштрихованным лицом) уже след простынет.

События в остальных городах проходили по схожему сценарию с поправкой на провинциальный масштаб. В некоторых обошлось без «добровольцев» и выступления были по-тихому разогнаны правоохранителями. Но Новосибирск был в числе тех, где боевые группы проявили себя.

Так русский «День гнева», который аналитики называли модным словечком «socket-puppet revolution», закончился ничем. Мусор замели под ковер, недовольным дали по шее. Дом продолжал рушиться, а те, кто за все отвечал, вместо того чтоб делать капитальный ремонт, подкрашивали фасад, потому что сами украли стройматериалы.

Внутри страны, по каналам официальных СМИ, это почти не обсуждалось. Наверное, это был негласный запрет, команда свыше — не клеймить, не поливать грязью, а замалчивать, будто ничего и не было. Интернет сначала побурлил, а потом надоело, как надоело в свое время обсуждать Ливию, Сирию и Иран…

Потом Александр узнал из Интернета, как эти события освещались в западных СМИ. Там им отвели куда больше места. И, несмотря на то, что Данилов на себе испытал крепость дубинок лоялистов, ему не понравился тон Вашингтон Пост, Таймс, Шпигеля и других. «Российская диктатура показала свое истинное лицо». Может это и правда. Но ему не нравились выводы, которые делали комментаторы. Они говорили, что мировое сообщество должно вмешаться. Они даже не допускали мысли, что русские могут справиться сами.

Только много позже Александр понял, к чему были нужны вопли про русский Тяньаньмэнь. Сообразил, что это была моральная подготовка населения «цивилизованного мира» к тому, что скоро это чудовище будут убивать рыцари в сверкающих доспехах.

Так он понял, что стал живым снарядом в артподготовке наступления на его страну. Но они были не тараном, который должен смести власть, а мясом для шашлыка. Молодым, диетическим, без жиринки, но с кровью. А режим поступил именно так, как от него ждали, и это тоже было запланировано.

Данилов много думал о том, правильно ли он сам поступил. Он пришел туда, как ни смешно звучит, сражаться за правду. Но не подумал, что тот, кто выступает против заведомой мрази, не обязательно сам носит белое. Если бы можно было прожить жизнь сначала, Александр, скорее всего, поступил бы так же. Даже сейчас, когда ему было известно, чем все закончится.