Орфей

А передо мной, рожей моей обнаглевшей, обо всем от изумления собственной силой позабывшей, оказывается рука. Из-за спин высунулась небрежно. Тонкая кость, — женская, но пожилой женщины. Пергаментпая кожа в веснушках характерных. Перстень овальный плоский, косая пятиконечная звезда выгравирована, как из одной замкнутой, сквозь саму себя пропущенной ленты состоящая.

Я почему рассмотрел подробно. Потому что от конника среднего тонкого пальца, на котором перстень, к кончику моего носа как бы белесый огонек-туманчик протянулся. И как парализовало меня. В наказание и предупреждение. Руки-ноги отнялись, глаза вылупились, застыли в одном положении, и ни в какую сторону я даже глянуть не могу.

С минуту так меня палец подержал. Минуты мне хватило, чтоб ума-разума набраться. Убираясь, погрозил палец, как малышам грозят — веди себя хорошо, не то будет а-та-та! Нет-нет, я все понял, я больше не буду, я дурак. Все-все, правда. Вот тебе и повзрослел.

Тут как тут Атласный: то-то же, говорит. Понимать, говорит, должен, если тебе чуть-чуть позволили поиграться, так что ж сразу бить-ломать?

— ОНИ тебя, глупого, на время допустили, так не нахальничай.

— Они?

— ОНИ. — Снова Атласный то слово говорит. Ну и пожалуйста, буду я в окошко глядеть. А и впрямь, спросят, где был, — что отвечу? Только что-то непонятное мне в этих пейзажах городских. Неправдоподобное. Как будто из разных они городов по кусочку составлены, пейзажи эти. Кусочек того, кусочек сего. Ни одной улицы, чтобы целая, как есть, как я, скажем, помнил. А много и незнакомого совсем. Разговоры слушать буду. Веселыми голосами перекликаются по автобусу, проблему — где в этот раз остановку делать — решают. Понятно, в этот раз. Я ж тут, хоть и принятый, но случайный.

— Ко мне?.. К тебе?..

— Ой, да надоело все к тебе и к тебе. Я устрицы терпеть не могу! Соленые…

— А вы пробовали кофе с пирожными на Ринге? Старая Sena…

Но это так, редкие возгласы. В основном все такое же непонятное, как составленных городов фрагменты. Хоть каждое слово по отдельности простое и ясное. Место выбирают. Слет ведьм на Брокен-Хилл. А хоть бы и так. Снова я о своем думаю.

Прибыли. То есть не прибыли, а решили тут наконец, где остановиться, вот и остановка. Дома невысокие, чуть-чуть игрушечные. Тепло-коричневые тона преобладают. Если это город, то я в нем никогда не бывал.

а там ты уж сам смотри там я не могу ничего тебе посоветовать неизвестно куда ты попадешь в какой из Миров и вообще в Мир ли

Атласный тоже куда-то подевался. А ведь вился поблизости только что. Много народу, сезон в курортном местечке. Тепло, но одеты все по-разному, есть и в пальто. Стойка, прямо на улицу выходящая. Коньяк? Отлично. Идет смутно знакомый, охапку бутылочек несет. Опять эти смутно знакомые. А я уж думал, что на противоположном берегу их всех оставил. Ведь и побольше их здесь, чем в лагере у подножия Тэнар-горы было. Почти каждый второй. И по-прежнему узнать не могу.

От коньяка ли (хороший коньяк, в моем Мире я и лучше пробовал, но этот — вполне), от волнения минуты приближающейся, сохнет во рту. Губ не разлепить. А кафе летнего, со столиками белыми, уж нет. Дальше меня толпа пронесла. Улица, брусчаткой мощенная, пешеходная. Заканчивается дверями распахнутыми. Все туда, все к ним. Возбуждение веселое, как карнавала ожидание. Разговоры, надо понимать, к тому же и относятся. Только крутит меня в толпе, связного уловить не могу.

— …подвиг…

— …Рыцарь Прямого Огня и Магистры…

— …девять подвигов — девять Рыцарей…

— …сегодня. Еще не знает, но… -.. Рыцарь Прямого Огня…

Эти слова у всех на устах. Атласный рядом. Куда бы ни отлучался, теперь не отходит. Напомнило мне это что-то неприятное, жуткое даже, но отлетело сию же секунду. Тут неприятного быть не может. Не может? Вот как? Ас чем ты сюда пришел? Если ты собираешься просить, то — кого?

— Все будет нормально, — шепчет Атласный. — Не волнуйся и будь таким, каким хочешь быть.

Двери в позолоте и монограммах ведут прямо в невероятно огромную залу, в которой, кажется, и стен нет, и свода. Зал просторнее неба — может быть такое? Не вся толпа с улицы внутрь втекает. Но мне — туда, это я вдруг точно понимаю.

Есть в зале стены. Бледным шелком обтянутые, золотой паутинкой поверх проброшенные. И свод имеется, и ниже даже, чем с улицы казалось. Я освоился уже отчасти и замечаю, что тут, в зале, на меня поглядывают. Не то чтобы откровенно глазеют, а потихоньку. И посмеиваются, потихоньку тоже. Спасибо, пальцами не показывают. Глубокое детство, несуразную подростковую угловатость, безвозвратно канувшую, вытащили из меня. Опять я стою под насмешливыми взглядами и не знаю, куда руки девать, и провалиться сквозь пол хочется. Только и разницы, что взгляды не выдуманные, как в юности, а самые что ни на есть настоящие. Милое, забавное, капризное, надоедливое дитя, проникшее на вечеринку больших. Еще закуксится, разразится нытьем и плачами. Игрушку тебе — на, и иди в детскую. Иди спать. М-Пе, уложите его!

Есть стены в зале, а на стенах лампионы. Жирандоли со многими рожками. А посреди над паркетом блистающим люстра необъятная. Но не буду я на люстру покушаться. Рядом из переплетения золотых листьев виноградных несуразная лампа торчит. Грушей серебристой. И негорящей…

Вся злость моя в эту лампу ахнуло. И брызнули осколки вниз, на публику, а публика, что рядам, от них в стороны брызнула… И весь зал громовым хохотом обрушился. Кто-то — Атласный, кому ж еще? — толкает в спину, и тут я под самой люстрой на погляд всему хохочущему залу оказываюсь. Разворачиваюсь на пятке. Ну сейчас…

— Не обижайтесь на него — Высокая ослепительная дама в платье переливающемся протягивает бокал. — Это была его не самая удачная шутка.

Атласного уже нет. Вообще нет. Ослепительная дама что-то уж очень подозрительно на том месте стоит, где он только что. И вообще, по-моему, не дама она никакая.

— Эта лампа… Не вы первый, кто о нее спотыкается.

Не знаю, что она хочет этим сказать. Лампа снова на месте, между прочим, но мне уже безразлично.

— Безобидное испытание. Таковы уж правила. Правила и правила. И хорошо очень. И что дама вовсе не дама, и то пускай. Здесь каждый таков, каким хочет казаться.

Движение всеобщее. На меня насмотрелись, стало быть. Течет публика во вторую залу, мне видимую краешком. Темнее там, стол огромный каменный, поблескивающий тысячами отражений свечей в полировке зеркальной. Кресла со спинками немыслимой высоты вокруг стола.

— …подвиг

— …заслужил быть принятым…

— Где он сейчас? До сих пор в том своем Мире? Мне бы надоело.

— Должен завершить…

— Я понимаю — сохранить целый гросс Миров. Это — подвиг, это — да!

— …новый — это всегда неожиданно…

— …говорят, тоже оттуда, из сохраненного. Чуть ли не…

— Лола, не наезжайте, Миры — не пуговицы, кто же их так считает!

— Все равно. Подвиг не в том, чтобы удержать. Найти того, кто занимает ключевое место в равновесии…

— …о том же…

— …не знает? Ну, пусть будет приятной неожиданностью.

— …сообщили. Рикки не удержался…

— …а вот он тогда зачем здесь?

Оглядываюсь я вокруг, озираюсь, прямо сказать, затравленно. Не нравится мне внимание их. Уж шли бы себе, а я как-нибудь. Веселая шаловливая девушка лет шестнадцати, хохоча и скалясь, проходит мимо.

— Можешь поцеловать мне руку. Ты! Ну же, целуй! — Изящно согнув, к самому лицу кисть протягивает.

Та же рука. В морщинах, пергаменте кожи, пятнышках старческих. С пятиугольником перстень. Белесый огонек мелькает на мгновение.

— Лола, не пугай ребенка.

Хохочущая девица удаляется со своими спутниками, унося румянец тугих гладких щечек. Я тоже пойду. Я вижу и уверен теперь, что там, в креслах, — Магистры. Мне — к ним.