Семнадцатая карта (СИ)

— Я попробую. Думаю, там просто отошел провод зажигания.

Паром уже почти пересек Стикс, когда Паша и Петя догнали его на своей ракете.

— Ну вот, вы успели, — сказал Петр. — Перегружайтесь, осталось всего несколько секунд.

— Несколько секунд до чего? — спросила счастливая Нина. Семен нес ее на руках к перекинутому с парома трапу.

— До Конца Света, — ответил Павел.

— А вы как думали, — добавил Петр, — здесь у нас все серьезно.

Дубровский расстегнул ворот рубашки. Ну и жара!

— Чё, запарился, паря? — спросил Добрыня Никитич.

— Да, — он вытер пот мокрым платком. И добавил: — Я отсюдова сбегу. Я в ваших разборках ни бельмеса, ни гугу.

— А я что буду делать? — спросил Ворошиловский Стрелок. — Я пешком ходить не буду.

— Но все люди как-то ходят.

— Как ты не понимаешь, Дубровский, я же богатырь.

— По-вашему, богатырь всегда должен быть Гермафродитом? Я могу отработать две недели, как положено.

— Нет, ищи замену.

— Где ее взять? Здесь нет никого, кроме трех богатырей.

— Правильно, тебя может спасти только чудо.

Подъехали Илья Муромец и Олеша Попович.

— Что? — спросил Илья Муромец.

— Как? — спросил Олеша Попович.

— Никак, — ответил Добрыня Никитич. — Половцев как не было, так и нет.

— Н-да, — печально протянул Олеша Попович, — пустыня. И — слово на е с приставкой: от — некого.

— В принципе не в этом дело, — сказал Илья Муромец. — Просто ситуация угрожает напрямую нашей жизни. Мы должны сражаться и побеждать. Слово на букву П — наступает узе.

— Отпустите меня ребята, а я взамен скажу вам, где искать источник вечной жизни.

— Хорошо, говори, — без запинки пробормотал Илья Муромец.

— Ну вы точно обещаете? — Дубровский смахнул со лба капли пота.

— Я всегда точно обещаю, — Илья переступил с ноги на ногу. Терпение его кончалось. Он уже готов был дать отмашку этому, как его, Добрыне Никитичу, чтобы зарубил на — слово на х — этого забияку.

— Нет, точно, точно? — опять полез в бутылку Вован. Ну, допрыгается!

Олеша уже потянул из ножен свою огромную буденовскую саблю. О-острая! Как бритва.

— Узе пора? — он посмотрел на Илью.

— Нет, нет, я отвечаю. Езжайте в Америку. Там сейчас начинается Война Севера с Югом. Будете этим, как его, Вашингтоном.

— Нет, я буду Югом, — сказал Муромец. — Хоть будет реальная возможность — слово на букву е с приставкой: от — этих янки в хвост и в гриву. — Он радостно потер руки. Но тут же добавил: — А Черчилля, случайно там не будет? Нет? Жаль. Но ничего, потом разберемся. Он устроил нам Железный Занавес, но мы и так уже почти в Голливуде.

Скоро, как говорится, этот парень своих не узнает.

— Значит, вы согласны? — радостно подпрыгнул Дубровский.

— Да, но вы тоже поедете с нами. Ведь вы легко можете нас кинуть. Не правда ли?

— Тов… — начал заикаться Вован. — но вы же обещали отпустить меня.

— Конечно. После победы мировой революции.

— Не понял?

— Ну, как только Юг победит Север.

— Этого не произойдет. — Дубровский горько заплакал. — Я так навсегда и останусь ослом.

Музей Александра Сергеевича Пушкина.

Маленький мальчик дергает папу за рукав.

— Лосадь пласет. Посмотъи, позалуйста.

— Действительно. Просто удивительно, — сказал папа и потащил сына в другой зал. Но Пабло убежал незаметно, пока папа рассматривал эротические картины древнего востока. Он пытался найти у древних Звезду Собаки.

— Должна, должна быть! — время от времени бормотал он.

Сын подошел к Картине Репина Приплыли и вынул из заднего кармана коротких штанишек маленький складной нож. Картина находилась высоко, и Пабло подтащил скамейку, предназначенную для уставших от высокохудожественных наслаждений посетителей. Он вырезал плачущую лошадь.

— Свободен! Свободен! Свободен!

— Дубровский бежал по Альпийскому лугу и думал только о том, что хорошо бы было если бы ему вдруг встретился Публичный Дом, а хозяйкой в нем была бы Эдит. Его первая и единственная женщина.

А Пабло, благодаря этой картинке с выставки, стал настоящим художником с фамилией Пикассо. А лошадь он хранил и никому не показывал. Даже своей русской жене.

Правда, в конце концов, недоразумение все-таки произошло.

После смерти Пабло Пикассо, родственники его тоже начали умирать, как мухи. Кто повесится, кто застрелится, кто вены вскроет. В конце концов, картины достались воспитательнице детского сада. Не садо-мазо, а просто. Она была бедной родственницей и очень любила вьетнамских детей. Она подарила этот портрет одному вьетнамскому мальчику. Отец его погиб в бою с Брюсом Ли. Это был легендарный Чак Норрис. Мать расстреляли красные кхмеры. У этого мальчика была русская жена, которая тоже погибла. Кажется, она работала в буфете на урановых рудниках. Мальчик одно время торговал китайскими шубами на Черкизовском рынке, но однажды туда пришли русские бандиты и потребовали у него семьдесят тысяч долларов.

— Ты, — говорят, узкоглазый, — оптовый поставщик. И только косишь под розничного барахольщика. — Где семьдесят тысяч долларов, приготовленные тобой для покупки дури?

— Ай доунт ноу, ай доунт ноу, — пытался выиграть время парень. Но ничего не вышло. Один обкурившийся бандит направил пистолет с глушителем ему прямо в сердце и нажал курок. Всё. Был объявлен план перехват. Был как раз вторник. На рынок уже заезжали трейлеры с товарами. Пассажирские Газели рвались им навстречу. Пик час короток, надо успеть заработать. Трейлер повернул к рядам контейнеров и одна Газель оказалась в левом ряду, прямо нос к носу черным джипом угорелых киллеров.

— Козел! — рявкнул водила черного мерса. Именно он пятнадцать минут назад убил сына Чака Норриса. Парень на Газели был вахтером. То есть он не был, как и почти все здесь москвичом. Пятнадцать дней работал, а пятнадцать отдыхал в своем городе. На всякий случай он в кармане всегда носил лимонку. И сейчас он очень обиделся.

— Мне жаль, — сказал он.

— Пидор! — крикнул водила черного мерса.

— Мне жаль эту гранату, — опять сказал водитель пассажирской Газели, — она у меня одна. Но так и быть я отдам эту отличную лимонку тебе. — Звякнула железка и полетела вверх. В джипе было видно искаженное злобой лицо.

Граната влетела в открытое окошко. Кто-то пытался ее найти, но лимонка закатилась под сиденье. Вот падла. Никто не успел открыть даже дверь. Огненный смерчь приподнял дорогую немецкую тачку вместе с измайловскими бандитами и бросил на землю дымящиеся обломки.

В общем, все наследство досталось маленькой красивой девочке по имени Эдичка. Не в том смысле, что это я, Эдичка, а просто ее так звали. Потом, правда, она стала толстой буфетчицей, а еще потом солидной владелицей публичного дома. Именно ей досталась картина Пабло Пикассо. Родственницей оказалась. Хоть и дальней. Как? А я уже сказал как.

А дальше, как в песне поется:

— Остался у меня, на память от тебя, портрет, твой портрет работы Пабло Пикассо.

Правда всей работы Пабло было вырезать этот портрет из знаменитой Картины Репина Приплыли. Когда Вован Дубровский нашел ее, Эдит сидела одна за шикарным столом в своем Публичном Доме и пила потихоньку Мартель. Она как раз опять пела эту песню:

— Остался у меня на память от тебя портрет, твой портрет работы Пабло Пикассо.

Они встретились, как родные, как давние любовники, как известные исполнители легендарной роли легендарного разведчика Фишера-Абеля.

А как же картина в Пушкинском музее? Так и осталась с дырой? Да. Экскурсовод отвечает так любопытным:

— Это знаменитая Картина Репина Приплыли.

— А это, что за дыры? Специально, что ли, так сделано?

— Это дыры Герда Фалтингса. Благодаря им Картина вдвойне знаменита.

— Почему?