Коготь Хоруса

— Вот почему тебе не нравится Саргон.

Абаддон не спрашивал.

— Это ты тоже видишь своими выцветшими глазами?

Абаддон продолжил так, словно я ничего не сказал:

— Ты не в силах прочесть его мысли. Ты чувствуешь его барьеры против психического вторжения. Если добавить к этому то, как он заставил умолкнуть твою волчицу и рассек психическую связь между вами… Вот почему ты так отреагировал, размахивая у его горла своим тизканским ножом. Само его присутствие представляет для тебя угрозу, даже если он не желает тебе вреда, даже если предлагает одно лишь братство. Он воплощает собой возможность, которую тебе не хочется рассматривать, — вероятность, что он каким-то образом смог бы отделить тебя от Нефертари. От этого она бы умерла, не так ли? Отрезанная от твоей силы, от заклинания, которое поддерживает в ней жизнь.

К моменту, когда Абаддон закончил говорить, я уже остановился. Я пристально смотрел на него, ненавидя за то, с какой чудовищной легкостью он видит все сокрытое. Удивление прошло, и пришла очередь глубокого недоверия.

— Тебе многое зримо, Эзекиль.

— Скажи мне, Хайон, что ты сделал с созданием, которое убило твою подопечную?

Эти воспоминания дались мне легко.

— Я ее уничтожил. Я раздирал Заракинель на части, пока от нее не остались лишь отдельные нити эмоций и ощущений, и я швырнул эти пряди обратно в ветра варпа.

Ему хватило ума не спрашивать, убил ли я ее, поскольку никто не в силах уничтожить одну из Нерожденных, — однако мое яростное изгнание демоницы было не просто жестокой прихотью. Чтобы вновь сплести свое тело в нечто, способное проявиться даже внутри Ока, у любимой шлюхи Младшего Бога ушли бы годы. Я не только изгнал ее, но и разрушил.

— Мы находились на борту падшего мира-корабля, захваченного творениями Младшего бога. В тот день Нефертари расправилась с десятками из них, быть может, даже с сотнями. Раздутые от камней душ сожранных ими эльдаров они возникали из стен, выточенных из пропитанной варпом кости, и вопили призрачными голосами. Никто из них не мог убить ее, а каждая капля ее крови, которую им удавалось пролить, лишь заставляла их выть громче. Когда она пала, это произошло из-за меня. Она могла отразить коготь, опускавшийся на меня, или же защититься от того, который прикончил бы ее.

— Она предпочла спасти тебя.

Отвечая, я посмотрел ему в глаза.

— Честно? Я в этом не так уверен. Ты сражался против эльдаров. Ты знаешь, как они двигаются, как дерутся со скоростью нашей мысли. Нефертари быстрее большинства из них, что можно сказать об очень немногих из рожденных в Комморре. Инстинктивно она оборонялась от обоих. Она перехватила один из когтей твари и сломала его прежде, чем он успел ударить меня в грудь. Но второй пронзил ее вот здесь. — Я постучал себя поверх сердца. — Как я говорил: внутрь и наружу, исполнено за секунду. Когда все кончилось, я заставил ее плоть срастись, восстановив все, что мог. По сравнению с этим было несложно вытянуть из ее разума воспоминания.

— Зачем лишать ее воспоминаний?

— Потому что все смертные тела функционируют в равной мере механически и за счет воли. Если она поймет, что ее поддерживают лишь мои психические усилия, это может разрушить всю работу, проделанную внутри.

Похоже было, что Абаддону понравилась эта мысль, поскольку на его лице появилась задумчивая улыбка.

— Итак, если она поймет, что мертва, то умрет.

— Грубо и примитивно говоря.

К счастью, расспросы Абаддона близились к концу.

— Если я не ошибаюсь, Нефертари — это имя тизканского происхождения.

— Так и есть. Оно означает «прекрасная спутница».

Он усмехнулся:

— Хайон, ты и впрямь сентиментален.

— Нас делают воинами пыл и верность, а не оружие, — процитировал я ему старинную аксиому.

Но, между нами говоря, я гадал, правда ли он так считает. Был ли я сентиментален? Это имя выбрала Нефертари, а не я. Выбор такого имени было типичным проявлением ее холодного и самодовольного чувства юмора. Впрочем, для меня не имело значения, как ей хотелось называться.

— Как ее зовут на самом деле? — задал следующий вопрос Абаддон, и настал мой черед улыбнуться.

— А, так тебе не все известно? Думаю, я сохраню хотя бы одну тайну, Эзекиль.

— Очень хорошо. Скажи мне вот что, и я оставлю этот вопрос как есть, — если ты в силах манипулировать биологическими процессами чужаков, то можешь ли сделать то же самое с воином легионов? Упростит ли задачу знакомство с их генетическими шаблонами?

Мы зашагали дальше во мрак, и я посмотрел на него. Он встретился со мной глазами, однако по его взгляду ничего нельзя было прочесть.

Я воздерживался от того, чтобы делать какие-либо предсказания касательно Фалька и его воинов. Из-за этого я вступил в их владения вслепую, не обремененный ожиданиями. Когда Абаддон поинтересовался у меня, получал ли я от них какие-нибудь известия, я был вынужден признать, что Фальк умолк несколько месяцев назад.

— Ты выбрал самое странное время для проявления уважения к чужому уединению, — не без раздражения заметил Абаддон.

Он всегда преуспевал за счет того, что досконально знал все о своих подчиненных.

В какой-то момент он спросил меня, пытался ли я изгнать Нерожденных, которые делили с воинами одно тело.

— Я бы попытался, — сказал я, — если бы кто-то из них меня об этом попросил.

Абаддон кивнул.

— Я наблюдал издалека, как умирает мой легион. Многие из них продали собственную плоть за обещанную силу. Хайон, о сопротивлении соблазну легко говорить. Сложнее сопротивляться, когда на тебя смотрят стволы сотни болтеров и сделка с Нерожденными — твой единственный шанс выжить.

Пока он говорил о демонической одержимости, я не чувствовал в его тоне и мыслях никакого отвращения. Он понимал ее жертвенность, пусть даже сам предпочел устоять перед искушением. Имперскому уму может показаться странным слышать, как я говорю об одержимости демонами как о возвышении или достижении, хотя человеческий разум восстает против одной мысли об этом. Истина, как всегда, находится где-то посередине. Те, кому хватает силы покорить зверя внутри своего сердца, обретают пьянящую силу, сверхъестественное чутье и восприятие, а также практически бессмертие. Многие молятся об этом или же совершают самостоятельные путешествия в поисках достаточно разумного Нерожденного, желающего рискнуть осуществить подобное слияние. Однако редко кто может похвастаться тем, что просто погрузился в сырой варп и вышел по ту сторону, преисполненный нового могущества.

Именно это больше всего заинтересовало меня в состоянии Фалька и заставило держаться в отдалении, пока он проходил Изменение. Оно казалось организованным, направленным понимающей рукой. Я не собирался ничего делать, пока не узнаю, что за фигуры находятся на доске. Кто играет роль пешек и какова цель игроков?

За всем стоял Саргон. Теперь я был в этом уверен. Он помог воинам Фалька бежать на корабль лишь для того, чтобы бросить их, когда им сильнее всего требовалась рука надежного кормчего. Саргон отдал их на волю шторма, и они окунулись в разрушительные, очищающие волны, в то время как он — нетронутый и неизменившийся — вернулся сюда, в Элевсинскую Завесу.

Мы миновали четырех моих рубрикаторов, которые стояли на страже у одного из основных транзитных путей, ведущих обратно к главным коридорам. Они подтвердили мой проход, не опуская болтеров. Брошенный на их оружие взгляд показал, что в последнее время они не стреляли. Если Фальк и его Дваждырожденные сородичи и пытались выбраться, пока я находился на борту «Духа мщения», то они шли не этой дорогой.

Не потребовалось много времени, чтобы заметить оказываемое ими воздействие — присутствие Дваждырожденных искажало реальность. Старые металлические стены трескались от черных прожилок, а бронзовые лики Анамнезис преобразились в демонические морды и теперь напоминали женщин-горгулий и гротескные маски. В воздухе носился невнятный шепот, а также урчание жадной и поспешной трапезы. Я сделал вдох, и мое сознание пронзила боль от насыщенного привкуса и острого запаха болотной воды. Дваждырожденные, которые содержались в этом районе, не загрязняли и не оскверняли окружающую среду. Мир вокруг них преображала лишь сила их мыслей и желаний.