Принц Полуночи. Трилогия

— Прекратить балаган! — рявкнул Зверь.

И сразу стало тихо.

Джокер подергал Трепло за рукав, что-то шепнул ему на ухо и выскользнул из кают-компании. Обойдя Зверя так же, как тот обходил Кинга.

— Лонг, — распорядился Гот, — инициатива наказуема, так что бери свое отделение и дуй в алхимический цех. Возьмете по бутылке всего. Будем пробовать.

Распоряжение Зверя о тишине было забыто. Кают-компания отозвалась восторженным ревом. Лонг подозвал преферансистов, и четверо гонцов исчезли за дверью. Пользуясь суматохой, Зверь скользнул в дальний угол, где и устроился, тихий и незаметный. Настолько, насколько он вообще мог быть незаметен.

Гот готов был поклясться, что сержант, если возникнет у него такая необходимость, станет невидимым и неслышимым даже здесь, в компании из пятнадцати человек, каждый из которых сейчас таращится на него с восторженным обожанием. Однако необходимости не было. И Зверь оставался в центре внимания.

— Ну что, не съели тебя? — поинтересовалась Ула, пробираясь к нему и усаживаясь рядом.

— Подавятся, — буркнул сержант.

С возвращением Лонга суматоха слегка улеглась, все расселись вокруг стола, достали стаканы. Костыль демонстративно пересел поближе к Зверю.

— Будем страдать вместе, — сообщил он окружающим. Кошмар и Синий поддержали его унылыми кивками.

— Да Зверю-то по фиг. — Кинг пританцовывал, даже разливая водку. — Он вообще трезвенник. Сами по себе будете страдать.

— Второй раз мы здесь пьем, — заметил Пижон, поднимая свой стакан. — Дай бог не в последний.

Общих традиций пития сложиться не успело. Национальные не годились — сколько народов, как известно, столько и обычаев. Так же обстояло дело и с родами войск. Пилоты и десантники все делали по-разному. Случайно ли это вышло, или традиции намеренно создавались в пику друг другу, кто знает? Оставалось надеяться на то, что все получится само. Рано или поздно. А пока пили, как придется. Вот сейчас за то, чтобы и вправду не в последний раз. Потом помянули Резчика. Спокойно, без особых эмоций. Если кто и загрустил, то совсем ненадолго. Потом выпили за то, чтоб закончились проклятые дожди. Потом сделали паузу, за время которой все тот же Лонг и трое его бойцов успели смотаться на кухню и вернулись с холодным мясом, уже нарезанным и разложенным по тарелкам.

— Не пить, так хоть есть. — грустно заметил Кошмар. Синий молча впился зубами в кусок посимпатичнее.

— Ящеры, — резюмировал, едва прожевав.

— А ты кого хотел? — взвился Лонг с такой обидой, слов но сам это мясо готовил, — Скорпионов?

Синего перекосило. Кинг радостно заржал.

— Понеслось, — с довольным видом прокомментировал Трепло. — Первая рюмка она всегда самая трудная.

— Четвертая, — язвительно прокомментировал Зверь, брезгливо наблюдая за Кингом, выполнявшим обязанности виночерпия. — И не рюмка, а стакан.

— Дринк, — наставительно поправил его Синий. — Это русские стаканами пьют, а приличные люди — дринками. На два пальца, понятно?

— Мне десять дринков, пожалуйста, — попросил Пижон.

— Перебьешься! — Кинг плеснул ему, как и всем, на донышко.

— За пилотов, — предложил Пижон.

Выпили за пилотов. И Трепло взялся за гитару.

— Господа! — начал он проникновенно. Струны торжественно загудели. — Сегодня у нас особенный день. Ночь. В общем, вечер. Сегодня наше скромное общество почтил своим присутствием…

— Убью, — произнес Зверь в пространство.

— Понял, — сказал Трепло. — Ладно. Учитывая скромность нашего дорогого гостя, мы не будем тыкать в него пальцами, хотя, конечно, все знают, что это Зверь. В ознаменование этого знаменательного знамения, а также ввиду того, что в этой комнате сейчас находятся все представители военно-воздушных сил Цирцеи, я буду петь.

— Можно подумать, раньше он молчал, — прогудел Кинг, обращаясь ко всем сразу.

— Но-но! — Трепло поднял палец. — Я буду петь про пилотов. Специально для, и все такое. Тишина в зале!

«В зале» послушно притихли.

Трепло закатил глаза, приподнял романтически брови и затянул жалобно, но мелодично:

Крутится-вертится шар голубой,

Крутится-вертится над головой.

Крутится-вертится хочет упасть,

Кавалер барышню хочет…

Два четких удара по деке заменили последнее слово, каким бы оно ни было.

Крутится-вертится шар голубой,

Наш экипаж отправляется в бой.

«Тра-та-та-та», — бортмеханик сказал.

«Тра-та-та-та», — командир отвечал.

— Штурман, — жалобно спросил Трепло сам у себя, продолжая играть — ты карты взял? И сам себе ответил:

— А как же! Две колоды!

— М-мать! Опять по пачке «Беломора» лететь.

Штурман заснул меж бутылок пустых,

Мы в облаках заблудились густых;

«Тра-та-та-та!» — командир очень злой,

«Тра-та-та-та! Полетели домой!»

Гот знал, что в армии так не бывает. Ну просто не может быть. Где-то в душе смех и легкое раздражение скалици друг на друга острые зубы Что за идиотская песенка?

Тут бортмеханик в кабину вбежал

— Братцы Родные. Трындец нам настал!

— Чья-то ракета за нами летит

— А, тра-та-та-та, — командир говорит.

«Тра-та-та-та», — было написано на лице Зверя. Он-то вряд ли обижается за армию. Скорее, просто пытается не рассмеяться.

А Трепло выводил с цыганским надрывом:

Прямо с небес тратахнулись в овраг,

Кто же нас сбил? Свои? Или враг?

Наша ракета и наш самолет,

И как оказалось, знакомый пилот!

На белый свет экипаж вылезал,

Каждый из них «Тра-та-та-та», — сказал

Лишь командир в этот миг промолчал.

Воздуха в легкие он набирал.

Трепло сделал торжественную паузу.

— А теперь послушаем, что сказал командир:

— Тра-та-та-та-та-та-та-та-та-та!

— Ты ж не механик, а тра-та-та-та!

— Тра-та-та-та-та-та-та, вашу мать!

— Больше не буду я с вами летать!

Громче всех ржал Пендель. Топал ногами, хрюкал, вытирал слезы и снова смеялся:

— Знакомый пилот, блин, ну это ж надо! Знакомый! Вот шайтан!

— А чего, вполне про нас песня, — заметил, отсмеявшись, Пижон, — у нас в армии долго бардак был. Еще и не такое случалось. Слушай, Трепло, а спой Городницкого чего-нибудь!

Трепло спел.

Он спел и Городницкого, и Ланцберга, и Кима, и конечно же снова и снова Медведева, коему сам отдавал однозначное предпочтение

Потом, утомившись, отдал гитару Лонгу. Тот не силен был петь, зато играл так, что даже Зверь перестал скучать и начал слушать.

— О! — заявил Синий, трезвый и поэтому язвительный. — Лонг, тебя заметили.

— Кто? — Эжен, весь еще в музыке, повел недоуменно черными очами.

— Господин сержант.

— Кто ж знал-то, — буркнул Зверь. Глянул на Лонга. — Дело ведь не в консерватории, да?

Эжен расцвел, глаза полыхнули не хуже, чем у самого Зверя:

— Гитара, — выдохнул он по-французски, — она живет. Поет. Дышит.

— Вместе с тобой. — Это Зверь произнес негромко, словно себе самому, но Лонг услышал и быстро закивал:

— Да. Как два сердца в такт, в одном ритме. Откуда ты знаешь?

Костыль, единственный здесь, кто понимал французскую речь, поежился от любопытных взглядов со всех сторон:

— Да не пойму я их, — рявкнул он, — дурь какая-то.

И Ула впервые увидела вблизи, как Зверь меняет маски.

Он услышал Костыля. Это Лонг, музыкальная душа, когда гитару берет, — все на свете забывает. А Зверь услышал. Костыля аж подбросило, когда вперились в него ледяные черные очи.