Люди и волки (Черная пустошь – 2)

В этот момент Майкл не думал о том, что он убивает сейров, ему уже было наплевать, разумны они или нет, его волновали только две вещи – успеет ли он сделать еще несколько проходов, чтобы «зачистить» восточный и южный склоны и хватит ли ему на это энергии аккумуляторов. Он смел лучом сейров, взбегающих на холм с западной стороны и повернулся, прокричав снайперам и гранатометчикам, перезаряжавшим оружие:

– Лежать! Всем лежать!

Луч мазнул широкой разлапистой струей по соседним склонам и несколько десятков черных фигурок вспыхнули в огне. Майкл уже поворачивался обратно на западную сторону, потому что основная масса волков продолжала штурмовать холм именно с этой стороны, когда его глаза вспыхнули яростной, уже появлявшейся этой ночью, болью, такая же страшная боль пронзила его голову. Из сознания, как будто свирепым ураганом, вымело все остатки мыслей – настолько резкой и мучительной была эта боль. Последней мыслью Майкла была мысль «удержать бы бластер…» Он попытался задрать ствол излучателя вверх, но холодная труба, как будто обладающая собственной волей, вырвалась из его рук.

Луч ударил в крышу, сжег снайперов, схватившихся за головы, сжег гранатометчиков, корчащихся от невыносимой боли, разорвал балки, поддерживающие бревна крыши, тут же исправно поджигая их. Он скользнул дальше и разрушил часть западной стены здания. Он прошел бы и дальше – в аккумуляторах за спиной падающего Майкла осталось еще достаточно энергии, – но вместе со вспышкой боли, ужаса и паники вспомогательные излучатели Ловушки снова уничтожают то немногое оборудование, оставшееся у гарнизона Форта, в том числе и энергетический бластер. Но это уже мало заботит тех, кто остался в живых.

Бревна, из которых люди построили Форт, тут же вспыхивают, как будто их облили бензином и подожгли. Часть разрушенной стены валится наружу, но гораздо большая её часть накрывает солдат, продолжавших стрелять до последней секунды. Обломки бревен разлетаются в замкнутом внутреннем помещении, подобно шрапнели. Некоторые большие обломки длиной с руку взрослого мужчины, самые маленькие обломки величиной с карандаш. Их очень много – луч почти полностью раздробил верхнюю часть стены, они разлетаются, визжа, как осколки бомб, со скоростью пуль. Ими ранены или убиты практически все, многие солдаты погибают под раскатившимися бревнами.

Может быть, это выглядит издёвкой судьбы – умирать, ничего не видя и не слыша вокруг из-за боли, терзающей тела, истязающей внутренние органы и периферическую нервную систему.

Крыша проседает под тяжестью тел и оборудования, скопившегося наверху. Она почти полностью объята пламенем. Когда она обваливается внутрь здания, в живых не остается почти никого. Те, кто еще был жив, оглушен упавшими досками и бревнами или ранен разлетевшимися обломками, теперь, скорее всего, обречены заживо сгореть в огне. В здании начинается пожар, на месте провалившейся крыши остается только несколько бревен в углу: их поддерживает угловая крепежная балка. Вообще, обрушить угол даже такого наспех построенного здания не так уж и просто.

Свечение, охватившее холм, снова тускнеет. Источник энергии Ловушки окончательно иссяк, мастерство Хозяев Стихий или их канувших в лету слуг теперь обречено вечно покоиться в глубинах холма, склоны которого щедро усеяли трупы сейров. Холм как будто с благодарностью принял дар и пожертвования в свою честь, как будто бы этим изначально мертвым машинам был очень нужен этот погребальный костер, разгорающийся на вершине холма…

Дэвид видит, как разгорается свечение шара в глубине холма и успевает поставить бомбы «Каспера-1» на боевой взвод. Он успевает заметить, как сияющий скипетр из белого небесного серебра очерчивает широкий круг вокруг игрушечного деревянного кубика, как белая молния пронзает этот спичечный коробок, как будто штопальной иглой. Из груди Дэвида вырывается глубокий вздох, он выключает двигатели дирижабля и в этот самый момент его экраны подергиваются рябью, которые телевизионщики обычно зовут снегом.

– Меня сбили, Адам, – говорит Дэвид, хотя ситуация не нуждается в объяснениях.

Просто ему нужно что-то сказать, чтобы хоть как-то разрядить гнетущее беспокойство, как невидимый туман, сгущающееся в комнате контроля, это напряжение, подобное насыщенному электричеством воздуху перед грозой.

Адам кивает и говорит:

– Ты видел – они включили бластер.

– Да.

– Их ударило в тот момент, когда они стреляли из бластера. Ты видел, как упал луч?

Дэвид промолчал.

– Мне показалось, может быть, я и не прав, но мне показалось, что их накрыло лучом. А что видел ты?

– Трудно сказать точно, – отвечает, как всегда осторожный, Дэвид.

– Их накрыло, – тихо сказал Адам, как будто самому себе, – черт меня подери, их точно накрыло. Майк говорил, что перед электромагнитным импульсом была волна резкой боли, что у них болели глаза и был оглушающий свист, я еще подумал, что это инфразвук, а если их накрыло в то время, когда они работали бластером, то…

Адам замолчал и сжал зубы.

– Дэвид, помоги мне, пожалуйста, ты ведь теперь безлошадный.

– Конечно. Что делать?

– Настрой мою термооптику, чтобы я мог видеть так же, как видел ты.

– Ты будешь продолжать вести «Титан» к высоте?

Дэвид не дождался ответа и молча стал настраивать термовизор Адама.

– А если еще один импульс? – спросил Дэвид. – Что тогда? Ведь мои бомбы, скорее всего, пролетели впустую.

– Надо рискнуть, Дэвид, – сказал Адам и горько рассмеялся над своими словами, – «рискнуть», ха! Как будто мы действительно чем-то рискуем, помимо этой чертовой техники. Ведь меня не накрыло вместе с тобой. Значит, радиус излучения ничтожно мал.

– Конечно, Адам, конечно.

– Их же там убивают, Дэви, – прошептал Адам, как будто не слыша слов Варшавского.

– Я не спорю с тобой, Адам, я абсолютно с тобой согласен. Я тоже боюсь за наших парней, – пальцы Дэвида дрожали от напряжения, иногда ему приходилось по несколько раз повторять команды, – вот. Всё готово.

Теперь экран термовизора «Титана» стал молочно-серебристым, как всего минуту назад был экран «Каспера». До высоты осталось полторы минуты лета…

Я очнулся от боли. Похоже, боль стала моей единственной верной подругой в последнее время. На мне лежали тела убитых людьми воинов, мне пришлось расталкивать их лапами, чтобы выбраться на свободу. Вдобавок, нас порядочно присыпало землей. Мне не хватало воздуха, я задыхался, но вскоре смог освободиться из-под тяжести мертвых тел. Я оказался очень близко от постройки людей, меня это нисколько не заботило, мне показалось, что так я смогу точно получить то, к чему я стремился – смерть.

Я не услышал выстрелов, еще мгновение назад оглушительно грохотавших в ушах, и меня даже охватило некоторое раздражение. «Вот перед вами сейр, который желает умереть, а вы, глупые люди, убиваете тех, кто еще мог бы жить». Я перевел дыхание, посмотрел вверх и замер, очарованный и испуганный одновременно.

Я увидел небесно-белую молнию, рассекавшую небо. Я обернулся назад, чтобы посмотреть, куда же ударит, и увидел, как молния, упрямо не желающая пропадать, мгновенно превращает моих сородичей в горящие ошметки. Эта молния тянулась откуда-то с высоты, с вершины человеческой постройки. Это не могло быть ничем иным, как очередным страшным оружием людей. Илайджа ничего не знал об этом оружии, я знал это, он не мог мне соврать, но от этого боль, вспыхнувшая в моем сердце, не стала слабее. Я снова был вынужден смотреть, как гибнут сейры, я не мог равнодушно смотреть на столь безжалостное истребление, я не мог слышать, эту тишину, не нарушаемую ни воем, ни рычанием сейров – когда бежишь вверх, нужно держать дыхание.

Они и умирали молча, без стонов и воплей – молния, моментально сжигающая их, не давала им возможности сказать хоть что-нибудь. Самое страшное в этом молчаливом беге навстречу смерти было то, что сейры не останавливались. Они видели, как погибают их сородичи, братья, охваченные серебристым сиянием, похожим на дождевые капли, они видели, как их тела тают, как лед на солнце, в огне, превращаясь в пепел, обгорая до костей, умирая. Но никто из пока еще живых не остановился, не замешкался ни на миг, не испугался.