Ностальгия

шестерням раскатиться изнутри. Как только шестеренка захочет выпрыгнуть со своего места и нарушить отлаженный ход всего механизма, она упирается в стену. И стена давит ее до тех пор, пока та не встанет на место. И тогда я поняла, что хочу работать в этой честной системе. Хочу быть главной частью машины, а не винтиком маленькой вертящейся детали. И потому я здесь.

Она замолчала, рассеянно глядя мимо меня.

— Но почему Корпус, мэм? — напоминаю я о себе.

— Корпус? — она очнулась, вспомнила о стаканчике в руке, — Корпус, Ивен, это не просто Армия. Корпус, это руки, кулаки. Элита, если хочешь. Он всегда впереди. А я, ко всему, честолюбива. Поэтому, после курсов резерва, я записалась именно в Офицерскую школу Корпуса, хотя и ломают там безбожно. Смотри, во что я превратилась!

Она разводит руками, улыбаясь, демонстрирует себя. Она явно смущена своим откровением. Я улыбаюсь в ответ. Я бы ей сказал, во что она превратилась, но боюсь схлопотать по физиономии. Не знаю, чем она была до Корпуса, но если сейчас она собой недовольна, то раньше, выходит, ее путь издохшие от восторга мужики устилали. Вместо этого говорю, ничуть не кривя душой:

— Мэм, если бы вы Господа проповедовали, я бы уверовал. Вы мне просто мозги прочистили, мэм!

— Знаете, Ивен, вам не идет маска придурковатого сержанта, — замечает она в ответ с легкой улыбкой, — Вы вполне можете говорить, как хотите, вас за это не расстреляют. Ваш принудительный жаргон и искусственно упрощенная речь режет слух.

— Видите ли, Шар, — наконец, я решаюсь отбросить субординацию, насколько это допустимо, — Пока я отдыхал на гражданке, я старался по возможности не употреблять армейские обороты. А теперь я борюсь с гражданским языком. Не могу же я сказать рядовому: “Генрих, будь добр, сделай это и это, а потом, если тебя не затруднит, доложи мне о выполнении”.

Она смеется, слегка склонив голову набок. Смех ее звенит у меня внутри переливами колокольчиков. Что же ты со мной делаешь, госпожа лейтенант, мэм?

— Вы вполне способны определить, когда и с кем в каком тоне говорить, — смеясь, говорит она, — Со мной, например, можно обойтись без этих ваших “значится так”.

— Договорились, мэм, — обещаю я.

На мониторах появляются вернувшиеся копы. Они волочат по полу ногами, словно у них вместо башмаков пудовые гири. Их капрал входит в дежурку и делает доклад дежурному офицеру. Просыпается отдыхающая смена. По коридору начинают ходить. Теперь не поговоришь. До самого окончания дежурства меня не покидает странное ощущение, словно мы с О’Хара обменялись чем-то сокровенным. Не по службе, нет. Это называется — душу приоткрыть. Лейтенант, похоже, ощущает то же самое. Она не понимает, что произошло и иногда довольно резко покрикивает на патрульных там, где можно просто промолчать. Стесняюсь поднять на нее глаза. Словно мы с ней нечаянно переспали друг с другом и теперь не знаем, как от этого избавиться.
24

Сегодня, первого октября, назревающий долгие годы гнойник, наконец, лопается. Правительство Латинской