Диалоги о ксенофилии (СИ)

Она остановилась перед стенным шкафом. На её лице появилось выражение глубокого раздумья. Только одну проблему женщины решают так серьёзно: что надеть, – подумал Вадим.

– И всё же это ужасно – знать свой срок и идти навстречу концу, – сказал он.

– Все мы идём навстречу концу, – беспечно отозвалась она.

– Но разве Вы согласились бы заранее знать его дату? – горячо возразил Вадим.

И осекся.

– А почему нет? – Анна потащила из шкафа длинное чёрное платье с лиловыми ирисами по подолу. – Конечно, когда-нибудь узнаю. Я почувствую свой предел, и всё равно войду в лид-капсулу, и свалю в син-ро, и корабль выйдет из перехода с пустой капсулой. А интересно всё-таки: куда исчезает кормчий, достигший предела, правда?

Вадим задохнулся от ужаса. Анна встала на цыпочки, чтобы достать его шею, запутала пальцы в его волосах и со смехом успокаивала его:

– Дим, это будет ещё не скоро! Институт кормчих существует на Земле дольше трёхсот лет, и пока лишь двое из нас ушли за предел.

– Но ведь можно же, почувствовав, бросить и вернуться на Землю!

– Можно. Но скучно! И потом, почему Вы думаете, что предел хуже смерти?

– Анна, я люблю Вас.

– Ничего подобного, – весело сказала она. – Влюблённость плюс самолюбие плюс престиж. Впрочем, это неважно.

– Вы, кажется, хотите меня оскорбить, – покраснел Вадим.

– Наложите на меня штраф.

– Немедленно и с радостью! – воскликнул он, сжав её в объятиях.

_ _ _

Ужин удался на славу. Координатор исследовательской станции на Гирее-два и капитан «Веспера» нашли общих знакомых в каком-то давнем развед-рейсе и весь вечер вспоминали минувшие дни. Старожилы станции стращали сменную группу, прибывшую на «Веспере», опасностями планеты. Экологи грозили и тем, и другим санкциями, но местными деликатесами не пренебрегли. Фанни и Юко обсуждали с дамами-старожилами тонкости кулинарной обработки хемотрофных анаэробов. Стажёры, летящие пассажирами на Грумбридж-один и с первого дня рейса пребывающие в состоянии перманентной дискуссии, смолотили тем не менее всё жаркое из зуглючьих хвостов, сброшенных перед линькой.

– Я иду её приглашать, – решил Стив, когда координатор повёл Юко в шикарном ксинто с поворотами. – Э-э, где она?

– Улизнула, – сказала Рената. – Как хотите, а я пойду за ней.

– Всё-таки хочешь с ней поговорить?

– Да.

– А по-моему, не стоит, – хмыкнул Игорь. – Она далеко не так умна, как я ожидал. Я даже не уловил, о чём она говорила за столом. Так, ни о чём.

– А я уловила, – возразила Рената. – Когда нити разговора пересекались и кто-то кого-то перебивал, она собирала все эти оборванные нити и во время паузы напоминала тому, кому не дали закончить мысль: «Так мы говорили о том-то…». Заметь, не «Вы», а «мы». Она всем дала возможность вволю высказаться. И тебе тоже.

– Хм… Я не заметил.

– Вон она, – шепнул Стив.

Она стояла в переходнике, соединившем «Веспер» со станцией, и через прозрачную стену глядела на двух выясняющих отношения шипоносов – скорее всего, не видя их; её лицо было сосредоточенно-отрешённым, замкнутым и ещё более высокомерным, чем обычно.

Стажёры приостановились, робея подойти к ней, но не решаясь самим себе в этом признаться. Анна обернулась и поощрила их выжидательной полуулыбкой.

– Вы уходите? – заговорил Стив. – А я так радовался случаю потанцевать с Вами.

– В следующий раз, – пообещала Анна.

– Мы прочли Ваш перевод, – приступила к делу Рената; сделала паузу, но не дождалась реакции. – Нам бы очень хотелось узнать: что Вы думаете об авторе сонета?

– Ничего, – невинно ответила Анна.

Стажёры переглянулись, не зная, рассмеяться им или откланяться. Анна пожала плечами и сдалась:

– Автор умеет писать стихи. На мой взгляд, это достаточная характеристика для поэта.

– Он не только поэт, – заметил Игорь.

– Это очевидно. Обороты «льямат он» и «кантэрос хират лес тамин» – это… м-м… суризмы. Автор хорошо владеет сурийским и часто употребляет его. Значит, он либо окончил университет – а может, ещё учится, – либо лицо духовное. Скорее духовное, потому что почерк… На факсимиле, которое вы мне дали, рука автора?

– Да, – сказал Игорь.

– Почерк очень мелкий, округлый и упрощённый, это смахивает на влияние чанджийской скорописи, а все тексты, попадающие из Чанджера в Ареньолу, хранятся чаще всего в монастырях и в большой тайне. Автор знает марнитскую поэзию – образ путника в пустыне характерен для неё. Судя по настроению, автору знакомо рабство. Вероятно, он был в плену. Итак, скорее всего, это член духовно-рыцарского ордена.

– Вы можете определить – какого? – азартно спросил Стив.

Анна тихонько вздохнула: точь-в-точь благовоспитанный ребёнок, которого взрослые замучили вопросами: «Кого ты больше любишь – маму или папу?»

– Пожалуй, кощунственное сравнение себя с ангелом и дьяволом может себе позволить только эрмедорит.

– Точно! – воскликнула Рената. – Вы угадали почти всё. Это Рыжий магистр.

Анна подняла брови. Ей это прозвище, по-видимому, ни о чём не говорило.

– Великий магистр ордена Даис Аннаис, Антонио Ванор Альтренский, – пояснил Игорь.

Впервые за весь разговор Анна на миг подняла к ним глаза – нехорошие глаза, волчьи, то ли прицениваются, то ли прицеливаются – и вдруг побелела, хотя белеть ей, казалось, уже некуда. Но тон её низкого голоса остался по-прежнему прозрачным, холодновато-чистым, выдержанным и ироничным.

– Вот как? – она улыбнулась. – Рыженький заморыш стал Великим магистром? Виват Ильегорскому.

_ _ _

– Как он посмел явиться к священному престолу? – гневно произнёс понтифик. – Раб, бастард, отродье еретика и чернокнижника!

– Во-святых святой отец, капитул Ордена избрал его Великим магистром. Но в Вашей власти не утвердить…

– Сорокалетнему8 мальчишке – сан, равный королевскому… Непостижимая наглость!

– Священный престол Всемирной Церкви своею властью даровал рыцарям Духа их права и привилегии…

– Иначе эти дьяволы взяли бы их сами! А теперь они противостоят монархам, скупают земли, строят какие-то школы, сеют ересь, владеют огромными богатствами…

– Во славу и на благо Церкви, во-святых святой отец.

– Всё равно. Властью священного престола я не допущу, чтобы он встал во главе Ордена. Это чересчур. Впусти.

Понтифик сверху вниз, с высоты трона смотрел на приближающегося юношу в тёмно-сером плаще эрмедорита. Ванор преклонил колено и поднёс к губам край оранжевого облачения понтифика.

– Зачем ты пришёл, раб? – процедил первосвященник.

– Спаситель мира, Элий Айюнши, тоже двенадцать 9 лет был рабом в доме Ихеля, – проговорил Ванор, подняв на понтифика глаза. Понтифик не мог отвести взгляда от его пульсирующих зрачков.

– Сойдя на дно страданий, Пророк познал меру подлости и меру подвига, и проник в душу человека, и постиг его, и возлюбил его, и возжелал спасти.

Чуть слышный голос Ванора отдавался в ушах понтифика отдалёнными раскатами грома. Благоговейный ужас снежным комом рос у него под рёбрами, мешая вздохнуть. А он-то ожидал, что этот щенок, сумевший за несколько лет проскользнуть по всем степеням посвящения, этот лисёнок, который немедленно после гибели Леона Корсидо Валисийского облапошил или подкупил капитул, попытается теперь и с понтификом хитрить или торговаться…

– Не хочешь ли ты сказать, что рабство просветляет и возвышает? – спросил он.

– Рабство в мире, а не во мне. Разум свободен, и рабство лишь позволяет ему обратить взор в собственные глубины и увидеть в них извечную битву Бога и дьявола, и своею свободной волей – высшим даром Творца, – своею духовной силой избрать путь добра или зла, истины или заблуждения. Господь же благой возносит тех, в ком видит искру божественного духа, даже из животного состояния, и протягивает руку идущему вверх.

– Ты прав, сын мой, – после паузы выговорил понтифик. – Нет рабства в твоей душе. И ты ратными подвигами доказал свою любовь к Богу и Всемирной Церкви. Но достанет ли у тебя сил возглавить Орден?