Специалист по джунглям

Какое-то мгновение, пока глаза привыкали после мрака к яркому свету, все казалось Фрейдену пестрым смазанным пятном. Потом это пятно распалось, превратилось в море, в огромную отвесную скалу идущих ярусами лиц и тел.

Они стояли примерно в центре трибун в самой отдаленной от Павильона секции стадиона — расстояние достаточное, чтобы нейтрализовать снипганы, с точки зрения Братьев. Узкая лента скамеек, шириной примерно в двадцать сидений, тянущаяся от верхнего края стадиона до ограды, отделяющей трибуны от поверхности Арены, была свободна непосредственно перед и за ними. Остальное пространство стадиона, каждый дюйм места на скамьях, было забито до отказа. Оттуда, где стоял Фрейден, глядя на крытый Павильон через всю ширину стадиона, было видно, что две огромные секции сидений, занятых садианами, выгибаются, оставляя небольшое свободное пространство с каждой стороны Павильона. От верхних рядов и до ограды у подножия трибун две огромные, выгнутые полукругом секции были плотно набиты садианами — по меньшей мере тысяч десять изможденных полуголых тел, вплотную притиснутых друг к другу на лавках без спинок. Фрейден увидел, что необычно большую часть составляют старики и женщины, попадались иногда даже калеки — великая редкость на Сангрии. Он помахал трибунам, и ропот прокатился по ним. Фрейден усмехнулся. Они не собирались поднимать гвалт здесь, где столько Киллеров вокруг, но они знают, подумал он. Старичье и калеки… Это было добрым знаком, это означало, что более полноценные садиане готовятся принять более активное участие в событиях этого Дня Боли…

Фрейден прищурился, украдкой посмотрел через Арену на Павильон. Само строение было украшено золотыми и черными флагами, и его заполняли тысячи Братьев — каждый Брат из оставшихся на Сангрии был здесь — и их рабы и женщины; тысячи черных мантий составляли зловещий контраст с цветными столами, уставленными фруктами, жарким, кувшинами вина, с обнаженными продубленными телами рабов и совершенными формами гурий. «Как стервятники на слете попугаев!» — подумал Фрейден.

Посередине, в центре Павильона, он мог разглядеть Моро, в такой же черной мантии, как и остальные, и едва ли не ставшего толще за это время; он восседал на своем резном троне, с одной руки свободно, как скипетр, свисал электрический мегафон.

Выше, ниже по обе стороны от Павильона трибуны были черны от одетых в форму Киллеров, — возможно, их было не менее двух тысяч; солнце отсвечивало красным от тысяч винтовок.

По обе стороны к Киллерам примыкали две большие секции, наполненные людьми в набедренных повязках, тоже возможно по две тысячи с каждой стороны. Фрейден усмехнулся. Они загримировались под Животных, но даже с такого расстояния он мог разглядеть здоровые мускулы их грудных клеток, так мало похожие на ребра сангрианских Животных. Ему не нужно было смотреть на их зубы, он и без того знал, что они остро подпилены, ему не нужно было выискивать винтовки, спрятанные в лесу ног, чтобы знать, что они там есть. Нельзя спрятать хорька среди кроликов, и не спрячешь Киллеров среди Животных. Ловушка была поставлена, и ловушка внутри этой ловушки, и итоговая ловушка…

Внезапно он почувствовал, как чья-то рука вцепилась в него — Софии. Молча она кивнула на Арену, ее зубы закусили нижнюю губу, глаза расширились.

Он проследил направление ее испуганного взгляда и с трудом сглотнул, потому что только сейчас увидел, что вся поверхность Арены была лесом. Лесом грубых деревянных крестов, воткнутых в утрамбованную почву, тысячи крестов, ряд за рядом, и основание каждого из них было завалено высокой грудой хвороста. Там и тут блестела жаровня с маслом, жаровни со стальными ковшами с длинными ручками. Рядом с ними грудами были сложены незажженные факелы. Груды факелов и кучи больших железных гвоздей. Пара сотен Киллеров была рассеяна по Арене, они стояли среди крестов, ожидая, сжимая тяжелые даже на вид молотки.

София крепко держалась за руку Фрейдена; он повел ее и Вандерлинга в центр свободного места на трибунах. Когда они уселись и Фрейден заботливо уложил под сиденьем свою завернутую в бумагу черную мантию, Тыквы заполнили трибуны вокруг них, образуя защитную стену из живой плоти, каре сидящих вооруженных людей с Фрейденом, Софией и Вандерлингом посередине.

Фрейден осмотрел трибуны: Братьев в Павильоне — пьющих, с волчьей жадностью поглощающих огромные шматы мяса, забавляющихся с рабынями; Животных — молчащих и напряженных, большинство из них смотрело в его сторону с диким предвкушением в глазах; Киллеров, с руками, зажатыми между колен, поближе к спрятанным винтовкам… Он чувствовал ужасное напряжение, повисшее над стадионом, волну, готовую подняться, когда каждая группа ожидала минуты, когда ожидание закончится, когда ужасные события этого предпоследнего Дня Боли наконец начнутся.

Потом Моро тяжело поднялся на ноги, поднес мегафон к губам, и громкий глухой голос распорол воздух.

— День Боли! — проревел Моро, и эхо разнеслось по гигантской чаше стадиона. — День Боли! День Боли! День Боли! — Разнесшийся выкрик, сливаясь со своим собственным эхом, перерос в чудовищный, дробящийся, мерцающий каскад звуков.

Братья подхватили его, запели — тысяча голосов, перекрывающих раскат голоса Моро гортанным ревом-стаккато:

— День Боли! День Боли! День Боли! День Боли!

Потом уже пели обширные трибуны Киллеров и, наконец, Животные, и весь стадион сотрясался от звука двадцати тысяч голосов, тянущих:

— День Боли! День Боли! День Боли! День Боли!

Братья отбрасывали куски жаркого, кувшины с вином, отталкивали женщин, начинали безумно вертеть головами, хлопать в такт. Киллеры уловили ритм и стали стучать в бетонный пол сапогами и прикладами винтовок. Животные тоже начали аплодировать, колотя босыми ступнями по твердому бетону, и все это было как отдаленный гром, как звуки стрельбы:

— Бум-да-да-бум-бум! Бум-да-да-Бум-Бум! Бум-да-да-Бум-Бум!

И контрапунктом над этим — пение, доводящее себя до мощного рычания:

— День Боли! День Боли! День Боли!

— День Боли! День Боли! Бум-да-да-Бум-Бум! День Боли! День Боли! Бум-да-да-Бум-Бум!

Звук ударил в уши Фрейдену. Через бетон содрогающегося стадиона, через подошвы башмаков, вверх по костям, вибрация превратила в трясущееся желе все внутренности, дыбом подняла волосы на затылке. Рука Софии судорожно впилась в него, как клешня, лицо женщины стало мертвенно-бледно, челюсти сжались, как тиски.

— День Боли! День Боли! День Боли! День Боли! День Боли!

Хлопки, топот сапог и босых ног теперь затихли, и весь стадион пронзительно кричал; песнь переросла в дикий, леденящий кровь, визгливый, завывающий крик:

— ДЕНЬБОЛИДЕНЬБОЛИДЕНЬБОЛИ!

Павильон превратился в клубок извивающихся тел. Братья выдирали мясо из поджаренной человечины, все время крича, выплевывая вместе с воплями жирные куски, откусывая снова, колотя нагих рабынь с грубой животной непринужденностью, — ужасающий разгул в огромной, кишащей гадюками яме.

Замаскированные Киллеры выдали себя даже перед Животными, бешено кусая свои покрытые пеной губы, так что на их хмурых лицах появлялись бороды из кроваво-красной слюны.

Животных тоже захлестнуло яростью, они визжали, царапались; когти старух скребли покрытую шрамами кожу калек, скрюченные сморщенные мужчины бездумно колотили по вздымающимся спинам старых женщин…

Даже проклятые Тыквы, которые, как предполагалось, должны были нести охранение, завывали в ярости, их запавшие зенки превратились в глазищи почуявших кровь волков.

Фрейден чувствовал, как это поднимается к нему, спускается на него, проникает в его внутренности — сконцентрированное животное бешенство двадцати тысяч человеческих существ, полностью предавшихся темнейшим побуждениям внутри них, бессмысленное, бездонное, безбрежное море ужаса, зарождающаяся волна, мощный прилив освобожденной неистовой жажды крови.

Он качался на краю готового поглотить его потока, чувствуя зияние пасти зверя, потянувшегося схватить его, этого зверя, который таится в каждом человеке, этого гигантского хищника, этой жаждущей убийств первобытной твари. Он чувствовал этого зверя и не окликая, зверя внутри, зверя, который пульсировал в его венах незваной волной адреналина. Его ум воспротивился безумному, первобытному зову джунглей, яростному хищнику внутри него, от которого он так долго отрекался…