Литерный эшелон

Те про себя заметили: старик сильно сдал за последнее время.

К старому большевику приставили помощника – парня молодого, совсем недавно приехавшего сюда, бывшего анархиста, перешедшего, впрочем, к большевикам.

Номинально Пашка значился секретарем, но на самом деле был навроде няньки или денщика.

Надо было следить за одеждой, бегать за провиантом готовить обеды. Стряпать Павел совершенно не умел. В этом он честно признался сопартийцам. Тех это ничуть не остановило: на деньги партии купили большую поваренную книгу.

Помогло это не сильно: кушанья получались несносными

Но Высоковский поглощал пищу без жалоб: ему приходилось есть куда более отвратную пищу: баланду на каторге, каши чуть не на машинном масле, сваренные в юности, в мастерских.

Его скорее расстраивало неумение Павла как таковое.

– А что вы вообще умеете, молодой человек? К примеру, можете часы отремонтировать?..

– Ну, я на каторге лес валил, ямы копал.

– Ничего вы не умеете! Я вот прежде чем в партию пойти, слесарил, даже изобретения делал, учился, значит. Думал в политехнический поступать. Но вместо физики и механики увлекся вот политикой…

– А я вот сразу пошел в революцию! – обозлился Павел. – Безо всяких там промежутков. Без потерь времени. И как вы думаете, на какие деньги вы тут живете?.. Это вот такие как я жизнью рисковали в экспроприациях!

– Ну-ну! Не кипятитесь так! Вы все равно учитесь, знания лишние не бывают. Я вам и сам книжечки подберу.

И действительно: старый большевик стал покупать для своего спутника книги, что-то объяснял. Старался говорить словами простыми, понятными, литературу предпочитал цитировать популярную.

Но Пашка для вида пролистывал страницы, кивал, но запоминал мало…

Куда интересней было выбираться с молодыми большевиками за город, палить из револьверов и винтовок. К тому же он увлекся верховой ездой и фехтованием.

Для Высоковского это не оставалось незамеченным.

В кафе, за чашкой кофе и партией в шахматы Петр Мамонович жаловался своему собеседнику – Владимиру Ильичу.

Тот щурился, улыбался, но оставался благосклонным:

– Да не волнуйтесь вы, батенька! Я так полагаю, что ни я, ни тем более вы до торжества коммунистических идей не доживем! И нам а'хиважно подготовить вот таких вот па'ней в том числе. Власть – она подобна некото'ым женщинам, ее надобно б'ать силой.

В институте

Как бы между прочим Гордей Степанович пробормотал.

– Я сегодня прошелся по городу. Надо сказать – народ недоволен.

– Народ?.. – переспросил Грабе.

– Бабы на базаре…

– Разве у нас в городе есть базар? – удивился Грабе.

– Есть. Между городской управой и заводом. Торгуют рыбой и немного зеленью, хотя собираются все более посудачить.

– Что за бардак! Мы же будто привозим все необходимое…

– Это казачки… Для них копаться в земле и торговать также естественно как для казаков воевать, а для нас – дышать…

Беглецкий отмахнулся от этого как от чего-то несущественного:

– Ай, да ну их! Бабы…

– Зря вы так, зря, Михаил Константинович, – пожурил ученого Грабе. – Женщины, известные нам также как бабы – это двигатель цивилизации. Не имея такого развлечения, как прекрасный пол, мужики бы жрали бы горькую и до сих пор не выбрались бы из пещер. Так что все беды от женщин…

Все скосили взгляд на Богачева. Но Семен Васильевич предпочел сидеть молча. Вида при этом был довольно мрачного. По всему было видно: Грабе градоначальник правы, и жена казаку ежедневно добавляет седых волос.

-И что они говорят, Гордей Степанович? – продолжил Грабе.

И градоначальник продолжил:

– Говорят, что город – дрянной, на Дону кладбища и то веселей. Что там у них огородик был, а там капусточка, помидорчики, лучок, сад-огород, коровки, птицы… А тут пустыня, кара господня.

– Обвыкнут?.. – предположил Беглецкий.

В ответ Грабе пожал плечами:

– Может, обвыкнут, а может и нет. Начнут капать на мозги казакам. А условия тут да, не очень… Что станется далее – я и предполагать боюсь. Стреляться начнут. Манатки соберут – и ходу. А то и революцию сообразят. Как говорят сами казаки: буза начнется. Оно нам надо?

Молчание было ему ответом. Все сидящие про себя согласились: буза ни к чему. Определенно ни к чему.

– Надобно что-то решать… Надобно людей занять все же – тем же сельским хозяйством, дури в голове за работой и убавиться…

– А еще говорят, – вспомнил Гордей Степанович. – Что земля здесь дрянь, сухая что порох и даже бурьяны тут не растут.

– Что предложите по этому поводу? – спросил Грабе у Беглецкого.

Тот замялся:

– Обедненная почва… Эрозия… Гумуса не хватает…

– А гумус это что?.. – оживился Богачев. – Говно?.. Звучит похоже.

Грабе кивнул, спросил.

– Мы можем привезти сюда буренок двести-триста?..

– Можем… – кивнул Богачев. – Да подохнут они тут. Пастбищ нету, они местный бурьян сожрут за неделю. Придется и солому возить…

– А траву вырастить?.. – вмешался Грабе. – Опять же помидоры… Нужна ирригация, мощные опреснители – к ним энергия… Слушайте, да это будут самые дорогие помидоры в Российской империи!

– Энергию, я, положим, вам дам… Но эрозия… Я предупреждаю!.. Тут надо комплексно решать…

– У вас есть что предложить?

Беглецкий подумал и кивнул.

Утром городок разбудил звук пароходного гудка. Был он кратким. Пароход и его экипаж приветствовали город, словно своего старого знакомого. Дескать, вот и, старина… Как ты поживал в мое отсутствие?..

И как с прибытием уже почти забытого друга в доме меняется жизнь, так и город стал немного иным.

В барже был навоз. Много навоза, хорошего ароматного, такого, что верно, его ароматом пропитались не только город, но и море аж до залива Цесаревича.

Но бабы и их мужья втягивали в себя этот запах, словно это было были драгоценнейшие духи, «Любимый букет императрицы».

На телегах и просто тачках это сокровище развозили по дворам. Баржу казаки вычистили так, что можно было хоть сейчас загружать в нее скажем, зерно.

– Этого мало… – заметил Данилин.

– Конечно, мало, – ответил Латынин.

Далее в Аккуме появился первый водопровод – заработали гигантские опреснители, работающие от инопланетного источника электричества. Вода из опреснителя была невкусной, для чая предпочитали жидкость, привезенную из Астрахани, но опресненной водой можно было мыть руки, поливать растения.

Появились иные коммуникации. Сперва из САСШ привезли два кондиционера. Один отвезли в Аккум, второй же – на Путиловский завод. Там аккуратно разобрали, составили чертежи и собрали точно такой же, но в семь раз больше. Копию тоже отправили в Белые Пески, и из подвала она по квадратным трубам разгоняла в дома холод. Каждый желающий, отодвигая заслонку, брал столько прохлады, сколько надо.

Торг с казахами пошел веселей: на овощи они меняли сыр, молоко, мясо, ягнят.

В садах появились первые деревья, пока еще невысокие, тоненькие, словно камыш.

– А ведь и правда обживаются, – восхищался соседями Беглецкий. – Еще лет двадцать и они в саду вишневом будут пить самогон и орать свои песни…

– Ну вот видите, а вы говорили, что трудом нельзя всего добиться…

– Я вам про что говорил? Про то, что не надо путать труд упорный и сизифов. Как думаете, они бы много добились, если бы я не дал им практически неограниченную пресную воду.

На пароходе из Астрахани привезли постпакет, в нем для Андрея находилось целых пять писем: четыре от Алены и одно от знакомого по свадьбе – Олега Лихолетова. Как ни странно о разговоре он не забыл и теперь напомнил о себе, рассказывал преподробнейшим образом о заседаниях их общества, о Циолковском, которого Олег не праздновал. Наконец о своих идеях.

Письма от Лихолетова Андрей показал Беглецкому, тот их прочел с надлежащим вниманием.

– Ваш друг совершенно справедливо критикует Циолковского за идею запуска межпланетного корабля с горизонтальной эстакады. В самом деле, когда мы кидаем камень на дальность, мы делаем это под углом около сорока пяти градусов к вертикали. Ежели бросаем ввысь, тогда подкидываем прямо над собой… Идея вашего знакомого интересна, хотя не так уж и нова.