Поколение пепла (СИ)

В свою душу Данилов не пускал никого, но рад был возможности поговорить с кем-то. В основном о старом мире, но иногда и о новом.

— Почему бы нам не сбавить темп, герои-стахановцы? — предложил Виктор, опершись на лопату-штыковку. — Работа не волк, в лес не убежит. И так уже весь город перерыли, как кроты, блин.

Вряд ли он устал, просто видел определенный форс в уклонении от обязанностей.

— А вы хоть знаете, что мы роем? — спросил Фомин, воспользовавшийся паузой в работе, чтоб проглотить несколько сухарей и банку шпрот, которую он ловко открыл ножом.

— Какой-то погреб, — сказал Данилов. — Сейчас докопаем, подгонят бетономешалку.

— Рассея-матушка… — многозначительно протянул Аракин, — Зима нагрянула внезапно, еще внезапней подкралась весна, сука этакая. И вот теперь копаем непонятно что и непонятно зачем… непонятно где.

— Ну, «где» — это, предположим, понятно. В нашем любимом Подгорном, — ответил Саша.

После триумфального возвращения в город снова начались серые будни. Но так бывает всегда, и слава богу. Данилов был уверен, что свой лимит приключений вычерпал на несколько жизней вперед.

Две недели отдыха, и снова в бой, в бригаде строителей широкого профиля, где он и оставался до настоящего времени, иногда отправляясь на уроки в школу, развернутую до университета, где Алевтина Николаевна все так же канифолила ему мозги. Но он стал после экспедиции видеть мир иначе, и только улыбался в ответ на ее придирки.

Поисковики были пока не востребованы. В профессиональном плане все вернулось на круги своя, но он не сомневался, что память о Ямантау будет самым ярким, что было с ним и тем, что он расскажет своим детям. Если они у него будут.

— А ты почему молчишь, Сань? — продолжал Степан. — Ты же сопротивленец. Ты же был на площади.

— И что, на мне теперь печать зверя? — удивился Данилов. — Я должен быть при любой погоде недоволен властью?

— Да ты объясни, фигли они не могут подогнать экскаватор? — это уже вскинулся Аракин, стряхнувший с себя атараксию вместе с наушниками-затычками.

— Экскаваторы заняты на соседнем участке. Так сказал Владимир.

— А… твой кореш. Да врет он, «эффективный менеджер» этот. Экскаваторы отдыхают в гаражах, а мы ишачим, — хмыкнул Виктор. — Что это за сортир хоть копаем?

— Я думаю, это ДОТ. Или ДЗОТ. А экскаватор не используют, чтоб не повредить секретные коммуникации к нему, — полусерьезно предположил Саша.

— Нет, други мои, — вставил свое слово Фомин. — Как всегда, все прозаично: город расширяется, дома благоустраиваются. А раз так, то больше фекалий, больше нагрузка на канализацию. Насчет коммуникаций ты прав. Вот только секретного в них не больше, чем в деревянной будке М-Ж. А почему вручную — рельеф тут на склоне такой, что если водитель прощелкает хлебальником, машина будет угроблена.

Может, он и был прав, подумал Саша. Город оправдывал свое название — горки, горочки, пригорки. Да и на чудеса фортификации уже готовые секции фундамента были мало похожи. И место тут такое, что не зачем они. Скорее, это Александру хотелось бы думать, что строит он не банальную канализацию.

— И чего? — не унимался Аракин. Стоять ему надоело, он снова начал с удвоенной силой отправлять лопату за лопатой из траншеи. — Они же, герои, с Урала пригнали чертову уйму техники. Ее, блин, достаточно, чтоб провести в Подгорном летнюю Олимпиаду! Хотя скорее, зимнюю.

— Э, нет. Машина все равно незаменима. А мы заменимы. Ресурс движка и количество запасных деталей ограничено. В общем, как говаривал легендарный маршал Отто фон Жюков: «Берегите матчасть. А зольдат бабы новых нарожают» — подытожил Фомин.

Степан частенько саркастически отзывался о советской эпохе и патриотизме в целом. Тот же Богданов, православный сталинист, его за это недолюбливал, называл либерастом, что в его устах звучало сильнейшим оскорблением. Степан только посмеивался.

Хотя политические взгляды этого человечища оставались для Саши загадкой: тот иронизировал над всеми идеологиями, не делая исключений. С не меньшим сарказмом относился к оппозиционерам.

«Вот смотри, Саня. Были в Америке и вообще на Западе хиппи-леваки, — говорил он. — „Make love, not war“ кричали. Весело жили. Но современную цивилизацию построили не они, а те, кто этих придурков разгонял и называл комуняками. А они, эти поклонники дзен-буддизма, Че Гевары и Троцкого… и каннабис не забудем — не оставили после себя ничего. Только рок и наркотики. Вот так же и у нас. Делом надо было заниматься, а не на митингах кричать».

«И где она теперь твоя цивилизация? А травокуры по крайней мере не стали бы воевать за ресурсы. Они дернули бы по косячку, и сразу бы им показалось, что нефти в мире хватит еще на тысячу лет. А там хоть трава не расти, хе-хе».

Всю эту шарманку в стиле теории малых дел Данилов слышал раз сто.

К «зеленым» — так называли той весной всех оппозиционеров, а не только экологов — Фомин во время гражданской кампании не примыкал, хотя режим называл сборищем отборных идиотов. Здесь же в Подгорном он был стопроцентно лоялен власти. И от работы никогда не бегал. Продолжая говорить, что все люди в массе козлы и сволочи, он с каждым в отдельности оставался безукоризненно вежливым, и работал, работал: и в стройотряде, и в сжавшемся сегменте хайтека — поддерживал работу городского сервера. У него была своеобразная политическая философия.

«Видишь ли, Саня, ученые доказали: 92,5 людей — идиоты. Всегда и везде. Но если в нормальной стране тебя от них может защитить закон и адвокат, то в нашей они приходили и просто тупо тебя грабили или убивали. Называя это продразверсткой, рэкетом… И когда ты уже с пулей в башке, трудно что-то доказать. История прогресса — это история самозащиты нормальных людей от идиотов. А наша страна отставала здесь от прогрессивного человечества на тысячу лет. Но опять-таки, победа оппозиции означала бы только смену одних идиотов на других».

Как и любой человек с телосложением типа «пикник», жил Фомин не только устремлениями души. Девушки, во всяком случае постоянной, у него не было, зато была лучшая в городе коллекция глянцевых журналов типа «Плейбоя». О том, сколько у него гигабайт «веселых картинок», он не распространялся, но Саша догадывался, что много. Выбивалось из образа компьютерщика то, что пива он не пил, да и, похоже, не пил вообще.

Данилов продолжал с остервенением долбить твердую, стянутую корневыми системами сорняков землю. Да, бульдозер бы не помешал. Александр посмотрел на свои мозолистые лапы и вспомнил, какие ладони у него были, когда он только попал в эту передрягу: руки человека, ни дня не занимавшегося физическим трудом. Но теперь он мог работать, не боясь волдырей, даже без рукавиц.

— Ребят, а меня тут девочка бросила, — вдруг признался Аракин. — Шлюха, мать ее. Я ж ей всю душу открыл… а она… говорит, ты мне только друг, и все тут.

Кто-то в соседней бригаде захохотал — видать, ветер донес фразу до чужих ушей. Виктор затравленно и зло оглянулся.

В городе было не намного больше мужского населения — если учитывать всех, даже старух. Но в возрастной группе 20-30 лет соотношение было «китайским», и выбор у девушек был больше. Идея сводить пары насильно у населения поддержки не встретила, а когда Богданов заикнулся о принудительном осеменении, ему пришлось все обратить в шутку, чтоб отделаться от обвинений в фашизме и евгенике. К этому люди пока не были готовы.

Фомин сочувственно покачал головой, а Александр тем более не стал издеваться. Учитывая, что у самого на любовном фронте было глуховато. Да, теперь он герой. Да, почти любая будет рада составить ему компанию. Но что-то внутри него капризно заявляло: «Мне не нужна любая. Мне нужна конкретная, и точка». И заставляло биться лбом о бетонную стену. Мимолетная связь с Леной, проживавшей в соседнем «общежитии» и работавшей в отделе городского благоустройства только укрепила его в этом, оставив один неприятный осадок. Насколько неприятным может быть натужное для обоих изображение близости двумя приличными людьми, которые не согласны на простую случку с целью взаимной психосоматической разрядки и коррекции демографической ситуации, а хотят найти несуществующие «чувства».