Харон

— Эй, мужик, подругу простудишь!

«А меняются все-таки времена, — спокойно подумал Михаил, берясь под пальто за рукоятку «узи»; карман был очень удобный, широкий, низко расположенный, будто специально. — Не в том суть, что они не закурить спросили, а — в моей реакции, хотя я-то, конечно, не показатель. Но думаю, на моем месте так поступил бы каждый. Если б имел возможность».

Он отлепил от себя Инку, сделал короткий шаг, чтобы двинувшиеся к ним силуэты не закрывали машины. Быстро выдернул руку с оружием, одновременно передергивая затвор сверху патронной коробки («У, зараза, опять невзведенным держал, опять забыл, нарвешься так когда-нибудь!») и подприсаживаясь на полусогнутые. Аккуратно, упаси кого задеть, просадил ветровое стекло по самой верхней кромке.

Очередь фыркнула в одно мгновение, брызнул вверх фонтан гильз. Лобовой триплекс крякнул, оделся густой сетью трещин, снежно-белых, ставших сразу видимыми в темноте.

Добавил в одну фару, в другую.

Галогены медленно потухали, гильзы сыпались из черного поднебесного пространства, а братки еще не закончили свой второй шаг навстречу.

— Кинушку классную не смотрели, валенки? «Кто есть кто» называется, с Жан-Полем Бельмондо в главной роли. Разборка там аналогичная. Или тогда ту водку только разливали, после которой вас запроектировали?

Михаил поигрывал «узи», переводя то на одного толстого, то на другого. Без ослепляющей подсветки стали смутно различаться их морды. Тощего он решил в расчет не брать, да тот вроде к боку ихней тачки привалился, вперед не спешил.

— Валите отсюда, щеглы, воздух мне не портьте, я им подышать вышел. Ну? Или коленки подырявить?

— Иван, они «горят», им «вмазка» нужна, они не отступятся, — прошептала рядом Инка.

— Вот как, это жаль, — искренне посочувствовал он.

— Ну, ты, козел! — словно подтверждая, сипло выдохнула одна из туш; второй все оглядывался на искалеченную машину.

— Эй, земляки, вам сто баков на дозу джефа хватит ввинтить? — Какой-то черт дернул его за язык. — Ну, по сотне на рыло, пока я добрый. Ловите! — Три бумажки, скомканные, неровными шариками полетели к ближайшей туше. — Гуляйте, бакланы, рванина уголовная, — выскочило, — лови хрусты, у меня их два кармана!..

— Лосик, погляди, как он, козел, тачку суродовал! — высоким бабьим голосом взвизгнул тот, что оглядывался.

Балагуря, Михаил уже приглядывался, как отсюда убираться, пока не объявились непрошеные свидетели. Он плечом направил Инку в сторону, продолжая держать ребятишек на прицеле. «Ты глянь, ствола крутого не боятся, или правда под серьезной балдой, или не шарят, что сомнительно».

Повинуясь нажиму Михаила, Инка качнулась назад. Наверное, это ее спасло. От машины, от тощего, которого Михаил решил не брать в расчет, щелкнул выстрел. Хотя сперва он почувствовал секанувшую возле щеки воздух пулю. Инка ойкнула. Второго выстрела не последовало.

Ф-р-ррррр! — Очередь! — тощего завертело, свалило в темноту за машину.

Ф-р-рр! Ф-р-рр! — туши, не успев вскрикнуть, покатились замертво. Один попытался приподняться, или, может, это была агония, — фр-р-рррр-ррр-кланг! Магазин кончился, затвор остался в отброшенном положении. Дзинь! — упала последняя гильза на асфальт.

— Ты в порядке? Инка!

— Что? Да… я — да, все нормально. Ванечка… — Инка пошатнулась, сделала движение, как будто хотела провести рукой по голове, пригладить волосы. — Иван, — сказала она решительно, — быстро отсюда! Быстро!

Он отбросил ненужный автомат, постаравшись, чтобы тот уехал под машину, которая — вот удивление-то! — продолжала мирно порыкивать работающим двигателем.

— Подожди секунду.

Уцепив сперва одного, затем другого толстяка за шкирки, Михаил проворно отволок их поглубже в темноту фонарей. Кровь на асфальте была почти не видна в отсветах далеких фонарей. Рассыпал остатки порошка из целлофанового пакетика.

— Быстро же, Иван!

— Потопчись тут. — Там, где желтоватой пыльцы высыпалось особенно густо. — Вот теперь можно.

— Лось! Эй, Лось, Птаха, чего тут за кипиш?

От дальнего утла, вывалившись, по всей видимости, из недр круглосуточного «Уксуса», появилась компания в пять или шесть голов. Все — крупные, в братковской униформе — короткие кожаны и слаксы.

— Ч-черт!

— Иван, берегись, это реутовская плесень…

— Встань туда, — указал Инке Михаил. — Спрячься за колонну и не смей высовываться. Что бы ни услышала. Это будет быстро. И оберег свой держи покрепче. — Он ущипнул ее за щеку слегка. — Бояться нечего, но как чисто моральная поддержка…

Инка непроизвольно попятилась от него с дико расширившимися глазами, но взяла себя в руки. Вновь то же движение к волосам, прерванное на полпути. Она стремительно повернулась к темноте за колоннами. Братва была уже шагах в двадцати, шли плотно, не таясь, не боясь.

— Птаха, ну, надыбал за должок? — выкрикнул кто-то визгливо.

Михаил выступил к ним из тени, держа свой шарфик за концы.

— Гр-р-рязь!

Кулаки стиснули шелковую ткань, резко дернули вниз. Перекрученный на горле петлей, шарфик натянулся. Слово превратилось в рычание, которое смертным в этом Мире услышать не дано.

Огромное черное тело встало на четыре мощные лапы, упираясь, бороздя когтями московский асфальт, как черный слежавшийся песок берега Реки. Литые мышцы напряглись. Три головы, три оскаленные пасти показали клыки, от вида которых у присевших в ужасе шестерых братков совсем отнялись ноги.

Они никогда не видели такого в своих самых кайфовых «приходах». Даже Птаха, недостреленный Михаилом тощий Птаха, пускающий за колесом кровавые пузыри, доходяга, полный торчок, для которого вся жизнь — в кайфе, и тот такого не видел, о таком «галютике» не рассказывал.

А тут наяву. Или, может, уже и не наяву вовсе?

На плечах, на груди, на трех коротких мощных шеях извиваются, переплетаются серо-зеленые змеи. Брызжут ядом. Капля попала Юрику Блохе — покатился, воя, зажимая лицо.

Самая большая голова, средняя, вровень с Малышом, — а в нем метра два — оскалилась, нырнула вперед, будто целясь в горло. Малыш упал где стоял, хоть и не коснулось его. Сердце не выдержало.

— Ма-ма-ма-мама-ааа! — завопил один из кучи, пускаясь наутек.

Неуловимое движение огромного тела — и остальные сбиты с ног ударом огнедышащего хвоста. Встав одной лапой на грудь самому здоровому, он чиркал когтем по их мордам. Братки умывались кровью, но попыток вырваться не делали никаких. Ступор овладел ими.

«Все, — подумал терзавший их. — Хватит. Довольно, пора уходить, не то я разохочусь и мне не совладать с собою. Они достаточно ошалели, чтобы пары слов не связать, когда спросят».

Три пасти поднялись к вновь заснежившему городскому небу. К ночному небу этого Мира. Три глотки издали вой, как этот трехглавый пес привык делать на берегу Реки, вызывая ту, которая никогда не придет из своей синей страны, где… где бесцельно блуждая по полям асфодела не касаласъ стеблей и цветов бледно-желтых над страною печали тоскливая нота через черную Реку ее призывала просто на берег выйти

Заставив себя отступить от податливых поверженных тел, он оборотился вновь. В существо, имеющее внешний вид человека.

И, что самое печальное, душу — тоже.

Инка подсматривала. Она увидела, как на месте, где только что, секунду назад, стоял Михаил, разведя в стороны полы своего пальто, появилось… появился Зверь. Моментально. Без перехода.

У Зверя было три головы, мощное поджарое тело на прочных мускулистых лапах, шевелящаяся грива, как у льва. Длинный голый хвост оканчивался еще одной пастью, поменьше, из которой вырывался огонь.

Инка и сама не знала, как все это увидела в одно мгновение. Она ухватилась за холодный облицованный кафельной плиткой столб, чтобы не упасть. Саднило голову. Зверь начал крушить братков. Один убежал, завопив. Зверь повалил оставшихся — двое свалились прежде — и что-то делал там с ними. Две крайние головы склонились к ним, средняя возвышалась, будто на страже, оглядывалась вокруг. Огромные продолговатые глаза светились целиком, без зрачков, белым фосфоресцирующим светом.