Экспансия. Тетралогия

Однако Гмыря бить его больше не стал. Когда Кирилл сумел наконец выдохнуть и вдохнуть, в голове у него колокола били от нехватки кислорода. Капрал поставил стул на прежнее место, сел и с безразличием смотрел на страдания курсанта.

Впрочем, нет, не с безразличием, ибо когда Кирилл сумел сделать второй выдох и вдох, Дог сказал:

— Это тебе, сучонок, за то, что ты трахаешь чужих баб!

Ответа он не ждал, да его и быть не могло — Кирилл едва-едва сумел разогнуть скрюченное тело, подползти к стене и привалиться к ней боком. В паху по-прежнему горело, и это был незатухающий пожар. И только теперь ему стало понятно, что пожар этот всегда, везде и всеми назывался болью. Кроме тех, кто эту боль испытывал…

— Полагаю, тебе сейчас бабу покажи, ты заплачешь. — В голосе капрала звучало злорадство. — Полагаю, в ближайшие несколько дней тебе будет не до баб. Да и потом, когда ты снова полезешь на них, ты всякий раз будешь вспоминать капрала Гмырю. И радоваться, что он не сделал тебя полным импотентом.

Пожар, наконец, начал стихать. В голову снова вернулись мысли.

Первая состояла всего из четырех слов: «Я убью тебя, мразь».

Кирилл повторил ее мысленно, потом прошептал.

— Что ты там бормочешь, матерь твою за локоток!

— Ничего! — простонал Кирилл.

— Вот и хорошо, — сказал Гмыря. И вдруг заорал: — Каблукова!

Распахнулась дверь, в помещение вошла Сандра. На ней была не иссиня-черная форма курсанта Галактического Корпуса, а цвета хаки армейский комбинезон. Когда она увидела Кирилла, глаза ее наполнились ужасом.

— Получай обрезка, — сказал Дог. — Вот он, твой любовничек. Теперь я смогу оставить вас наедине, не опасаясь, что ты доведешь его до состояния, когда он, потеряв голову, бросится на сексуальные подвиги. Хотя ты и способна завести любого, с этим парнем в ближайшие дни у тебя ничего не получится. Во всяком случае до дня нашего отлета он безопасен. — Гмыря встал и сложил стул.

Сандра продолжала с ужасом смотреть на Кирилла.

— Встать сможешь? — спокойно спросил Гмыря.

— Попытаюсь, — простонал Кирилл.

Он осторожно, по стеночке, начал подниматься на ноги.

Сандра бросилась помогать, и едва ее руки коснулись его локтя, как в паху снова начал разгораться пожар.

— Не надо! — взвыл Кирилл, умирая от унижения.

Сандра отшатнулась.

— Не… надо… — прошептал Кирилл. — Я… сам…

49

Его вывели из «камеры», провели еще дальше по коридору и посадили в лифт. Большую часть пути, он прошел самостоятельно, лишь дважды его кидало на стену. Сандра тут же хватала его за плечо, и он с ужасом ждал пожара внизу живота. Однако действовала Сандра грубо, как жена, прожившая полжизни с пьяницей-мужем, от которого ее уже воротит и прикосновение к которому не вызывает ничего, кроме омерзения и гадливости, и эта грубость действовала на пожар, будто огнетушитель. Дог презрительно смотрел на своего бывшего подчиненного, и Кирилл снова и снова мучился от унижения. Никогда еще его не выставляли в таком виде перед метелкой.

Эти гады, капралы, надо отдать им должное, умеют мстить. Нам, щенкам, еще учиться и учиться…

Лифт поднял их на нужный этаж отнюдь не мгновенно, из чего Кирилл сделал вывод, что находится в высотном здании. Впрочем, джампер приземлялся как раз возле такого. Удивительно, эта посадка уже забылась, как будто происходила много месяцев назад…

Вышли из лифта, двинулись по коридору, потом по другому, третьему. Гмыря шел первым, Кирилл следом, а Сандра с трибэшником в руках замыкала процессию.

Странное учреждение располагалось в этом здании — в коридорах они не встретили ни одного человека. Впрочем, вполне возможно, что коридоры, по которым шагала троица, попросту очищались от служащих. Известное дело, иногда для собственной безопасности лучше не видеть кого-либо или что-либо…

По-видимому, обитателям этого небоскреба не видеть Кирилла было безопаснее.

Коридоры были без окон, и надежда узнать городской район по окружающему здание пейзажу оказалась несбыточной. Правда, рано или поздно коридоры должны закончиться кабинетом, а кабинетов без окон, как правило, не бывает. Эта мысль грела Кириллу душу так, словно увидеть соседние здания стало главным делом его жизни.

И, когда пленника, наконец, ввели в какую-то дверь, он первым делом посмотрел по сторонам.

Окна тут были. Целых два. Но они оказались наглухо занавешенными белыми непрозрачными шторами.

Кирилл с трудом сдержал вздох разочарования и только теперь обратил внимание на хозяина кабинета. Вернее, на хозяйку, ибо за столом у дальней стены сидела рыжеволосая красавица Персефона Калинкина. С ближней стороны стола стоял стул — по-видимому, для посетителей, — и это был предмет, после окон наиболее необходимый Кириллу. Он немедленно двинулся к стулу, но его притормозили.

— Стоять! — Капрал цепко ухватил пленника за плечо.

Кирилл наконец сумел вместить в сознание все убранство кабинета. Стульев тут было много, и почему он увидел только этот, ближний к столу, было непонятно.

Гмыря как-то заявил курсантам и курсанткам, что для них нижняя голова важнее верхней. В чем-то он был прав. По крайней мере, сейчас Кирилл убедился, что физические проблемы нижней головы вызывают проблемы и в верхней.

Между тем хозяйка кабинета встала.

— Вы свободны, капрал, — сказала она. — И вы, моя милая.

— Но… — прорычал Дог. — Он опасен.

Персефона вышла из-за стола.

— Такой милый мальчик вряд ли причинит мне какой-либо вред. — Артистка подошла к Кириллу и потрепала его по щеке.

Кирилл отшатнулся и застонал.

— Что такое? — удивилась Персефона. И тут же поняла: — Вы мучили его, капрал?

— Мне пришлось.

— Тогда он тем более не опасен. Вы свободны. — Взгляд, который она вперила в Дога, был холоден, как лед.

«Стылый…» — вспомнил Кирилл слово, которое произнес портье из «Сидонии».

— Вы рискуете, сударыня, — сказал Гмыря.

— Нет, это вы рискуете, капрал, — не согласилась рыжая.

Было слышно, как у Гмыри скрипят зубы. Наконец, он и Сандра убрались прочь.

Персефона обошла Кирилла кругом, как будто приценивалась. Голубые глаза смотрели внимательно.

— Ну-с, молодой человек, что же мне с вами делать? — спросила она все с той же холодной улыбкой.

— А что вы можете? — В ответ Кирилл попытался улыбнуться с сарказмом, но понял, что из-за ноющей боли в паху улыбка получилась не саркастическая, а жалостливо-кривая.

— Могу я много. Уничтожить вас, к примеру. Или сохранить вам жизнь. Чего бы вам больше хотелось?

— Если бы я сказал, что хочу смерти, вы бы мне все равно не поверили.

Актриса снова обошла его кругом. Будто обнюхивала. Так, вроде бы, суки обнюхивают кобелей. Или у собак кобели обнюхивают сук?… У людей-то по всякому бывает. Кому больше невтерпеж…

— Да уж, не поверю. — Персефона вернулась за стол. — Но для того, чтобы жить, нужно прилагать определенные усилия. Ничего не нужно только хладным трупам.

Кирилл мысленно поежился. И с большим трудом удержался, чтобы не поежиться реально. Попробуйте-ка держать хвост пистолетом, когда вам откровенно намекают на кладбищенский вариант. Да еще эта ноющая боль…

— Можно, я сяду?

Персефона кивнула:

— Можно, если вы ответите на пару вопросов.

— А если не отвечу?

— Если не ответите… — Она вновь поднялась со стула, приблизилась и обошла Кирилла кругом.

И к нему явилась вдруг совершенно идиотская мысль.

«Черт! — подумал он. — Как будто колдует… Пытается мне язык развязать, что ли?… Мусор летучий!»

Но нет, похоже, хозяйка кабинета просто пыталась убедиться, что ему и в самом деле больно, что он не прикидывается.

— Ладно уж, садитесь, — наконец сказала она.

Голос сочился равнодушием.

Наверное, оно было деланным, но таких нюансов женского поведения Кирилл сейчас не различал. Да они его и не волновали. Он медленно подошел к стулу для посетителей, осторожно сел, осторожно откинулся на спинку, осторожно поерзал, отыскивая позу, в которой боль была наименьшей. И вздохнул с облегчением.