Гуляки старых времен

я – нога горела от стопы до колена, но при этом была как чужая, ватная и тяжелая. От долгого сидения в снегу онемело седалище. Опираясь на лыжу, как на костыль, Гисс попробовал подняться. Он не будет собирать пожитки, шарить близорукими обмерзшими ладонями в скрипучем снегу. Он попробует добраться к себе.

Но идти невыносимо тяжело. Снег глубок. Здоровая нога вязнет, больная упирается коленом, волочится. Гисс пополз на четвереньках. Ему показалось, что так проще.

В пяти саженях убитых глухарь уже застыл. Пр-роклятая птица! Глупая птица… Издохла непонятно про что. И Спешный… Посмейся теперь, пошути, охотничек. Объест тебя огнегривая росомаха. Вороны выдолбят мозг. Узнают тебя весной по бисерному амулету – если найдут.

– Ползу-ползу-ползу, – шепчет Гисс. Он слишком часто падает лицом в снег. Лицо щиплет, кончик носа раньше болел, а теперь уже не болит. Гисс трет нос колючей от снега рукавицей, плачет и ползет, ползет…

С четверенек все выглядит по-другому. Вот кончился овраг, вот метка – зарубка. Все то, да не то. Деревья-то какие высокие, мамочка… Запрокидывай сколь угодно голову – не видно верхушек, залитых лунным мерцанием. Верхушки расплываются в черноте. А голова кружится от боли, от страха, от холода – и пляшут бесконечные стволы, маячат тени на снегу. Вот тень страшная, как снежный лев, вставший на дыбы. Елка. Тьфу! Ползу-ползу-ползу… Вперед-вперед-вперед…

Хорошо, что такая светлая луна. Очень хорошо. Гисс переворачивается на спину, чтобы передохнуть. Выдыхает струи пара, глядит на звезды. Без очков – расплывающиеся горящие пятнышки на мутном фоне. Луна – пятно сильно побольше, поярче. Если ее закроет туча, Гисс ослепнет вообще.

Он вытягивается, замирает, услышав визжание снега, мерное, приближающееся.

– Эй! Помоги! – кричит Гисс. – Я здесь!

Шум утих на мгновение, голос невнятно выбранился и чьи-то лыжи заторопились, чиркая по снегу.

– Сюда! – кричит Гисс.

Жан Морщина склоняется над ним.

– Угораздило, братец, – произносит он с сожалением.

– Да уж! – отвечает Гисс. – Перелом, кажется.

– Не повезло, – вздыхает Морщина и добавляет с деловитым любопытством: – Ты встречал кого-нибудь?

– Старину Мака встретил, – говорит Гисс.

– Там, в овраге?

– В овраге…

– Плохо, братец. Такое время, смотреть надо в оба.

– Послушай, – не выдерживает Гисс, – старина Мак, сидел с нами вчера… и мертвый лежит в овраге. Со стрелой в башке! Пил с нами вчера – и со стрелой в башке…

– Ну и делов, – Морщина сопит и хмурится.

– Поверить не могу!

– Э! Да что там… Тебе, братец, хуже. Больно?

– Уже нет.

– Это хорошо.

Неприятное предчувствие укалывает Гисса под сердце. Он не может осознать до конца, что происходит – и произойдет прямо сейчас.

– Ну, – тянет он, – помоги же мне. Доведи хоть до лабаза. Здесь недалеко…

Словно не услышав его, Жан Морщина произносит задумчиво:

– Зверь-то поблизости, знаешь?

– Да, я видел его.

– Видел?

– Он смотрел на меня.

– Да, братец, – опять говорит Морщина.