Наират-1. Смерть ничего не решает

— Хотя бы какие-то сведения об отправителе? Предположения?

— Н-не з-знаю. Я… я случайно… я доступа не имею… к…к вестникам п-первого класса. А этот другой. Второго. И со снятой блокадой. Я… я подумал.

— Ты подумал, что это удобный случай. Воспользовался.

— Да как вы смеете! Я… я ради блага страны! Я верен кагану! Я…

— Ты сейчас успокоишься и подробно изложишь все обстоятельства дела. — Шад Лылах откинулся на спинку кресла, устремив на собеседника почти дружелюбный взгляд. — Ради блага каганата и своего собственного, многоуважаемый Ныкха. Мы ведь оба об одном радеем, верно?

Кивок.

— Так кто автор письма?

— Я не знаю! Всевидящего ради! Я лишь подумал, что если вестник не в хранилище, но в личном кабинете Кырыма, то послание важное. Я прослушал и записал. Он без блокады был… И все. Еще… еще пожалуй, могу сказать, что отправитель — не кам. И модель устаревшая, на трехсуставчатых крыльях, тогда как сейчас на всех используют по два сустава с верхним шарнирным, а не плоскостным. Это моя идея была! Моя! А он присвоил!

Постепенно заводясь, толстяк забывал о страхе. Лицо его, наливаясь кровью, приобретало характерный болезненно-багряный цвет, свидетельствующий о больных сосудах. И дышал он сипло, с прихлюпыванием, то и дело за грудь хватаясь. Значит, с сердцем не все в порядке. Доводилось Лылаху видеть подобный контингент: крайне сложно допрашивать, чуть пережмешь и все, только закапывать. Конечно, эман поддержит, но…

Камы не одобрят допрос своего. И с эманом туговато, так что овчинка выделки…

— Клеймо? — Шад отбросил неуместные мысли. Рано пока, слишком уж все непонятно. — Герб?

Ныкха лишь развел руками. А вот это уже интересно. Конечно, в самом письме нет ничего криминального, более того, оно подозрительно обыкновенно, но вот факт, что вестник использован немеченый…

— Что-нибудь еще?

— Еще? Хан-кам в тот же день назад его отправил, я… я точно знаю. А перед самым отъездом еще одного получил.

— Но добыть известия не удалось?

— Нет. Он… он вестника разобрал. Сказал, что в таком старье меди на двоих новых, только опять же, сам возился. Обычно поручает кому-то, а тут… целый вечер потратил.

Еще одна странность. Нет, по отдельности все объяснимо, все понятно, но вместе… И не в фактах дело, точнее не столько в них, сколько в том ощущении неловкости и неуютности, которое появилась у шада уже достаточно давно, предупреждая о грядущих переменах.

Ощущениям своим Лылах доверял.

— А взамен из хранилища исчез вестник первого класса. Вроде как взят для личного пользования Кырыма, — продолжал делиться информацией Ныкха.

Мало, мало данных: обрывки, подозрения, нестыковки, нелогичности. Но именно с таким материалом и привык работать Лылах.

— Очень интересно.

— Да… и еще, ради блага Наирата… подозрения имею, что Кырым… хан-кам Кырым… — Ныкха вдохнул поглубже и, вцепившись руками в ондатровую опушку жилета, выдохнул: — Имеет злоумышлять против здоровья кагана, тегина и юного владетельного князя Юыма!

На несколько мгновений в покоях шада Лылаха воцарилась тишина, нарушаемая лишь звонким пением кенара. Да и тот в скорости замолчал, нахохлился, точно подозревая, что внизу, под клеткой, случилось неладное.

— Вы понимаете серьезность этого обвинения?

— Оно… я готов засвидетельствовать! Это правда! Я, может, и не столь талантлив, как мой отец. Иные считают меня… эээ… Но я кам! Я квалифицированный кам, с самого раннего детства постигавший науки! Я способен сопоставить некоторые вещи, каковы другие просто не замечают. Или не желают замечать.

— Какие вещи? — Лылах убрал письмо в ящик стола, который запер на ключ. Поднявшись, постучал пальцем по клетке, заставив кенара слететь с жердочки. Подошел вплотную к Ныкхе и, склонившись, очень тихо повторил вопрос: — Какие вещи?

— Смеси, которые он составляет для ясноокого кагана. Якобы укрепляющие.

— А на самом деле?

— У него в кабинете в склянках сырье синквичии, лофофоры, трихоцеруса пачано, кхарнской руты, иохромы, голубого лотоса. Это навскидку.

По меньшей мере о двух растениях из этого списка Лылаху доводилось не только слышать, но и использовать их. Не для лечения, правда. Плохо, очень плохо, если об этом начал задумываться такой идиот как Ныкха.

— Есть и иные компоненты, не менее опасные, но менее известные. Вы понимаете? Из этого нельзя приготовить укрепляющий бальзам! — Ныкха замер, уставившись на собственные руки. — Да, иногда их используют, но для смесей, которые… которые…

— Договаривайте.

— Которые купируют очень сильные боли, глушат чувствительность. Или убивают, если чуть перестараться с дозировкой.

Вот так человек делает решающий шаг. Еще не зная об этом, он уже идет в никуда. Блестит потом переносица, переливаются разноцветными огоньками драгоценные перстни, лоснится жиром растрепанная борода. Никчемушный человек. Бестолковый. Глаза таращит и продолжает говорить.

Приговаривать.

— Ясноокий каган намного реже стал радовать подданных появлениями. Светлейший тегин также много времени проводит в уединении… А ведь сколько дел требуют выездов…

Выразительное молчание и еще более выразительный взгляд. Ну и что с ним делать? Нет, решение уже принято, оно возникло сразу, как только Ныхка вслух сказал о том, о чем сам Лылах и думал-то с оглядкой. Но… жаль, безусловно, жаль терять человечка, которого можно было бы еще попользовать. Неприятно признавать, что прощелкал такого говоруна под самым боком у Кырыма. А ведь когда-то забрасывал крючок на этого Ныкху, да не подсек, переоценив трусость и глупость неудачника.

Ладно, с паршивой овцы… Жаль, сердце у него больное, без эмана много не вытянешь.

— Знаете, многоуважаемый Ныкха, — Лылах старался говорить мягко, доверительно. — Вы заставили меня пересмотреть сложившуюся ситуацию и ваш в неё вклад. Хотелось бы воздать должное вашей памяти и аналитическому складу ума.

На самом же деле Лылаху больше всего хотелось, чтобы часть его предположений оказалась неверна.

А из мелочей — узнать, о чем писал Кырыму в других посланиях некто умный и хитрый, подписавшийся в перехваченном письме каким-то шифром, понятным только старому хан-каму…

«Безмерно благодарю за оказанное доверие, опасность которого для Вас осознаю всецело.

Внезапно возникшие обстоятельства таковы, что находиться в родном ханмэ стало опасно как для Вашего покорного слуги, так и для личности, Вас заинтересовавшей. Потому, дерзнув нарушить договоренность, я смею выдвинуться к означенному Вами месту до срока, где и буду дожидаться встречи.

Экспедиция моя не вызовет постороннего нежелательного интереса, ибо будет означена как ежегодный дозволенный выезд. Персона старца при внучке и небольшой охране не возбудит чрезмерного любопытства, тем паче, что нынче есть цели куда более привлекательные.

Также благодарю за запас эмана и нового вестника, с коим и отсылаю письмо.

Напоминаю: когда-нибудь ты окажешься на эшафоте. Или ты планируешь пережить кагана и тегина в придачу?».

Преотвратно ныло растянутое плечо, стреляло, отдавая мелкой болью в пальцах, и напоминая о вещах, о которых Бельт предпочел бы забыть. Спаслись и ладно.

Закончив накладывать повязку, Ылым поспешно покинула комнату. Хлопнула дверь, качнулось, встревоженное сквозняком пламя, загудел в воздуховодах ветер и застонал, подымаясь, Орин. Одной рукой он опирался на стену, другую прижимал к груди, точно от этого ему могло полегчать. Выглядел он жалко, но жалости не вызывал, скорее желание ухватить за патлы да приложить хорошенько о стену, чтоб раз и навсегда, через боль, юшку кровавую да рожу разбитую дошло, чего можно делать, а чего нельзя.

— Туда садись. — Старик Хэбу указал клюкой на диванчик, и Орин подчинился.

Бельт, не дожидаясь приглашения, сел на пол, сунув под зад одну из подушек, и скрестил ноги. Он догадывался о содержании предстоящего разговора, но о догадках своих предпочитал помалкивать.