На пути в рай

Я понял, что он кричит мне, потому что я его порезал, и постарался встать, но сделал это слишком торопливо. Голова закружилась.

– Попробуй!

Мавро, который стоял за моей спиной, прошептал:

– Уходи отсюда, Анжело! Он спятил! В этом парне сильная кровь конкистадоров! – В голосе его звучали страх и уважение. Я повернулся и посмотрел на него. Возбуждение и гнев его уже улетучились. На лице поблескивали серебряные слезинки.

Я прыгнул к Люсио – не потому, что хотел ударить его, я хотел кричать ему в лицо. Перфекто удержал меня, но я прорычал:

– Во мне тоже сильна кровь конкистадоров, ты, mamon!

– Ты сумасшедший! – закричал Люсио. Я чувствовал, как меня схватило несколько рук, Перфекто и Мавро потянули меня назад, в коридор, стараясь увести. Люсио тоже никак не мог успокоиться:

– Я убью тебя и буду трахать твою женщину! Ты мертвец! Мертвец! Мертвец!

Я орал в ответ:

– Трахай свою мать! – и тут обнаружил, что еще не восстановил равновесие, и чуть не упал.

Перфекто поддержал меня, мы возвращались назад, к своему боевому помещению. Слышался только стук нашего снаряжения и тяжелое дыхание.

Я повернулся к Мавро.

– Почему ты сказал, чтобы я уходил от Люсио?

– Он сумасшедший. Плохо сражаться с человеком в таком состоянии. Ты можешь перерезать ему горло, а он еще пять минут будет рвать тебя, прежде чем поймет, что умер. Пусть успокоится. Тогда его будет легче убить.

– Жаль, что мы потеряли твой нож, – заметил Перфекто.

Я посмотрел на свою руку и понял, что это действительно так.

– А где же он?

– Его подобрал самурай. Однако в другой рукав он не догадался заглянуть.

Перфекто был прав. Нож на левом запястье по-прежнему был на месте. Но все равно было жалко. Нож был прекрасен. Мы шли и по пути подбирали части защитного снаряжения, которые я разбрасывал на бегу.

В боевом помещении нас ждал Кейго. Он посмотрел на нас и передал кому-то в комлинк:

– Они здесь.

Абрайра сидела на месте водителя, Завала – рядом с ней. Он протянул руку, чтобы коснуться ее, утешить, однако так и не решился. Шлема на Абрайре не было. Лицо было измученное и встревоженное. Серебряные паутинки в ее глазах, казалось, расширились, и глаза перестали быть человеческими.

Мавро хлопнул меня по спине и похвастал:

– Какой сюрприз! Видели бы вы дона Анжело! Он махал ножом, нисколько не заботясь о здоровье и самочувствии Люсио! И чуть не отрезал ему голову. Удивительно! Посмотрите: на нем кровь! Можно подумать, он забил свинью.

Мавро считал, что это забавно. Я взглянул на свою защиту и увидел, что она действительно забрызгана кровью.

Абрайра странно посмотрела на меня, будто собираясь сказать что-то, но передумала. Кейго скомандовал:

– Все вниз! На колени! – Он извлек меч и указал на пол перед собой. Мы осторожно подошли к помосту, глядя в землю, и склонились перед мастером Кейго. Он долго смотрел на нас.

Перфекто понимал самурая лучше нас всех. Он прижался лицом к полу и закричал:

– Прости их, хозяин, потому что они действовали в порыве гнева!

Кейго тяжело дышал сквозь зубы, потом спокойно спросил:

– Что они сделали?

– Напали на Люсио и разрезали ему лицо – но они помнили твой приказ и не убили его.

Наступило неловкое молчание. Кейго смотрел на нас. Потом сказал:

– Нужно было предварительно подумать. Нужно сначала думать, потом действовать.

– Но… ты сам учил нас, что не должно быть никакого разрыва между мыслью и действием, – сказал Мавро. – Ты хорошо научил нас.

Кейго закричал по-японски: крошечный прибор у него на воротнике ожил и начал переводить:

– Вы действовали безответственно и напали преждевременно. О чем вы думали? Где ваша честь?

Такая постановка вопроса мне показалась странной. Я не понимал, почему это мы поступили бесчестно, напав на Люсио.

Мавро заявил:

– Я бы отомстил за свою честь, только если бы убил их!

– Но ты обесчестил бы своих нанимателей, если бы преждевременно убил этих людей! – заорал Кейго. Потом он успокоился и сказал более мягким тоном, словно спорил с другом: – Корпорации «Мотоки» нужно, чтобы все были живы, ne? О чем вы думали? Если восстановите свою честь, убив этих людей сейчас, вам придется совершить харакири. Но этого не должно случиться! Если вы убьете их, а потом умрете от собственных рук, вы заберете у корпорации «Мотоки» десять жизней. Вы навсегда опозорите себя. Вы не выполните своих обязательств перед корпорацией! Или вы хотите убить этих людей сейчас, а потом героически умереть в битве? Хотите стать Божественным Ветром – камикадзе и умереть героически? – Кейго широко раскрыл рот, чтобы мы видели его язык. В отвращении сморщил лицо. – Никто не может с уверенностью ожидать героической смерти камикадзе. Вы не должны так думать.

Итак, я вижу только один путь, на котором вы сохраните свою честь… Конечно, можете убить их сейчас, потом отличиться в битве, а после войны совершить харакири. Но это очень неопределенный план, в нем нет уверенности. К тому же, даже если вы сумеете отличиться в битве, вы никогда не будете знать, какой ущерб могли бы нанести убитые вами люди нашим противникам ябандзинам. Вы можете показать чудеса храбрости в битве, но нельзя быть уверенным, что вы себя оправдали, что точно сделали больше, чем те люди из другой команды, которых вы собирались убить. Возможно, вы так считали в гневе, но сейчас он уменьшился, и вы видите, что ни один из этих путей не ведет к чести!

Мавро ответил с горечью в голосе:

– Я не об этом думал. Мне казалось: мы убьем этих людей, а потом ты простишь нас. Ты должен был понять, что мы должны отомстить за себя.

– Я… понимаю, – сказал Кейго. – Я тоже отомстил бы за себя. Но… единственный путь, на котором вы можете отомстить своим врагам и выполнить свои обязательства перед «Мотоки», единственный путь, который я вижу, – это ждать окончания войны. Вы сразитесь с ябандзинами, а потом убьете своих врагов. Так вы оплатите долг чести корпорации и отомстите за свою личную честь. Вы ведь не станете терять свои жизни в харакири, ne? Все очень просто. – Он улыбнулся, как будто объяснил простую истину умственно отсталым детям, и теперь надеется, что они поняли.

Все молчали. Я поразился тому, до какой степени японец нас не понимает. В свою очередь, мне его представление о чести, основанное на обязанностях перед корпорацией, было до того чуждо, что я с трудом его воспринимал. Я думал не о чести, а о мщении. В Панаме человек восстанавливает честь семьи, когда мстит за нее. Месть и честь – практически одно и то же. Но обязательства перед нанимателем к чести отношения не имеют. У самураев весьма странные представления…

Абрайра высказала вслух то, о чем я сейчас думал:

– Ты не понимаешь нас. «Мотоки» платит нам за работу, и мы стараемся выполнить эту работу. Таковы пределы наших отношений. Работа на корпорацию «Мотоки» не включает с нашей стороны понятие чести.

Лицо Кейго исказилось в гримасе боли, шока и недоумения, словно Абрайра произнесла немыслимое богохульство. Он быстро заговорил по-японски. Послышался перевод:

– У меня язык прилип от удивления! Как можно не исполнять обязательства перед корпорацией «Мотоки»? Родители дали вам жизнь, и вы у них за это в долгу, верно? Но теперь «Мотоки» дает вам еду, дает воду в глубинах пространства. Одежда на вас дана вам «Мотоки». Атмосфера, которой вы дышите, создана «Мотоки» на вашем единственном спутнике и с большими расходами перекачана на корабль. За каждый ваш вздох вы в долгу перед «Мотоки». Если забрать все, что дала вам «Мотоки», вы мгновенно умрете! Взорветесь в глубинах космоса! «Мотоки» сохраняет вам жизнь. Разве это не означает долг чести? Разве этот долг не больше долга перед семьей?

Прежде чем кто-нибудь из нас нашелся, Мавро отрезал:

– Нет. «Мотоки» использует нас как инструмент и платит за это.

Кейго ошеломленно молчал. Потом поднял руку и погладил макушку, пригладив свои черные волосы. Несколько раз раскрывал рот, словно собирался заговорить, но снова закрывал. Очевидно, ему было очень трудно понять слова Мавро. Я не мог видеть мир так, как видит его Кейго – своими хирургически преобразованными глазами, из – под идеологического покрова, наброшенного социальными инженерами корпорации. Он абсолютно предан «Мотоки», готов умереть по ее приказу. Признаться, раньше я не замечал чудовищной пропасти между нами: японец, в сущности, никогда не понимал нас.