Врата Атлантиды

— Ладно.

Корсаков купил шампанское, бутылку сухого вина, коробку конфет и мороженое — любимые с детства стаканчики с кремовой розочкой.

Нагруженные покупками, они вернулись к особняку. Павел открыл багажник «Нивы» и достал объемистую сумку. Корсаков вопросительно взглянул на него.

— Реактивы, микроскоп и все остальное, — пояснил тот. — Там, в Ольгове, мужики нашли возле церкви доску — я думаю, это кусок иконостаса. Хочу попробовать восстановить. А пока твоими утятами займемся. Только предупреждаю: работать буду завтра с утра — это на целый день, и вас всех выгоню, не люблю, когда через плечо заглядывают. А ты девчонкам экскурсию по Москве устроишь.

Они поднялись в холл. Гремел музыкальный центр. Обеденные приборы стояли на столе, пыхтело что-то в кастрюле на плите. Из маленькой комнаты слышались голоса. Корсаков сгрузил покупки в кресло и заглянул в спальню. Марина с Анютой вешали над кроватью балдахин. Корсаков застонал:

— Девочки! Ну, не надо, а?

— Тебе не надо, а им надо! — сказала Анюта. — Они сегодня остаются ночевать у нас, а Марина всю жизнь мечтала поспать на такой кровати.

— Потом все равно сниму, — пригрозил Корсаков.

— Ну, это мы еще посмотрим.

Пока женщины занимались созданием уюта, Игорь и Павел разложили по вазам фрукты, нарезали салат и пожарили купленные люля-кебаб. В кастрюльке варилась картошка, в холодильнике стыло шампанское. Воскобойников оглядел стол и рявкнул, перекрывая музыкальный центр.

— Есть хочу!

Корсаков откупорил шампанское.

— А это с какой радости? — насторожилась Марина, присаживаясь за стол.

— Ну, как… Вот, встретились, давно не виделись. Опять таки машину обмыть, — нашелся Корсаков, — шампанское под картошечку! Давно я так не гулял.

Марина внимательно посмотрела на Воскобойникова:

— Ну, если только машину.

Анюта разложила по тарелкам картошку и люля, уселась возле Игоря и подняла бокал:

— Ну что, за все сразу пьем?

— Конечно, по очереди, — в один голос отозвались Корсаков и Воскобойников.

Утолив первый голод, стали делиться новостями. Корсаков больше помалкивал, поскольку все новости, как из прохудившегося мешка, вываливала Анюта. Рассказывала про то, как они переехали сюда, в особняк, как она нанимала рабочих, чтобы привести комнаты в более-менее приличный вид, жаловалась на Игоря, что тот пальцем о палец не ударил — сойдет, мол, и так. Она взяла под опеку Марину и подкладывала ей на тарелку колбасу и копченое мясо. Марина ела все, но предпочтение отдавала малосольной семге. Воскобойников многозначительно посмотрел на Корсакова — видишь, мол, все симптомы налицо, — и расплылся в улыбке.

— А как у вас дела, в усадьбе? — спросил Игорь.

— У-у-у, — протянул Павел. — Приедете в гости — не узнаете. Первый этаж полностью отделали, взялись за второй.

Анюта убрала тарелки, расставила чашки тонкого фарфора — подарок Александра Александровича, заварила кофе. Воскобойников попросил чаю.

— Марина, ты не будешь против, если мы до завтрашнего вечера задержимся? — спросил он.

— А что такое?

— Игорь попросил картину отмыть. Видела уток, что на мольберте стоят?

— Я думала, это павлины.

— Я тоже склоняюсь к этому, — усмехнулся Корсаков.

— Это моя доля наследства от бабушки, — пояснила Анюта.

— Хорошо, давай задержимся, — согласилась Марина.

— Вот и отлично! — Анюта чмокнула ее в щеку. — Вы будете спать на кровати, а мы здесь матрас постелим — у нас есть надувной. А сейчас мы с Мариной пойдем по магазинам, а вы мойте посуду, наводите порядок. Можете обсудить какие-нибудь дела и даже допить шампанское.

— Спасибо, дорогая! — поклонился Корсаков. — Щедрость твоя не знает границ. Там осталось два глотка.

— Вот и хватит.

Допив кофе с мороженым, девушки ушли. Воскобойников прошел в спальню и, разложив картину на столе, принялся разглядывать ее в сильную лупу. Корсаков сунул тарелки и чашки в посудомоечную машину и присоединился к нему. Павел, насвистывая заунывный мотивчик, долго рассматривал полотно, переворачивая его и иногда трогая холст пальцем.

— Ну, что я тебе скажу, — заявил он, выпрямляясь и дергая себя за ус, — сам холст я датирую примерно концом восемнадцатого, началом девятнадцатого века. До появления фабрично загрунтованных холстов… Видишь? — Павел перевернул картину и отогнул ее край от рамы. — По краям холста нет грунта — значит, грунтовали вручную. После того как я смою акварель, скажу точнее. По стилистическим и технологическим признакам. Кроме того, — он опять перевернул картину, — вот здесь, где ты смыл акварель. Вот, видишь?

— Ну, вижу, — сказал Корсаков. — Кракелюр Кракелюр — трещины в красочном слое, преимущественно в масляной живописи на холсте., насколько я понимаю.

— Правильно. Жесткий и глубокий кракелюр. Думаю, он возник от неправильного хранения картины. Акварель я сниму, но кракелюром заниматься у меня нет времени. Тут понадобится не один день, а может, и месяц. Если картина действительно стоит того, отдашь на реставрацию — я могу посоветовать кое-кого из своих знакомых.

— Ладно, согласен.

— Значит, завтра и займусь, — Павел поставил картину на мольберт. — Кажется, я видел, что ты покупал сухое вино.

— У-у-у, глазастый, — усмехнулся Корсаков. — Пошли к столу, пока девчонок нет.

Игорь включил негромкую музыку. Воскобойников развалился в кресле с бокалом сухого вина. Вспомнили студенческие годы, затем Игорь коротко рассказал, чем закончилась его эпопея с картами таро. Павел спросил про Леню Шестоперова. Корсаков был у Леонида в больнице неделю назад. Шестоперов уже почти поправился, только загипсованные кисти рук напоминали о нападении неизвестных.

— Хоть рисовать сможет? — спросил Павел.

— Я поговорил с врачом. Есть надежда, что к пальцам вернется чувствительность, но нужно время.

— Ты знаешь, кто его?

— Знаю, — нехотя ответил Корсаков, — тех людей не достанешь.

За окном стемнело, когда вернулись Анюта с Мариной. Глаза у них подозрительно блестели. Анюта объявила, что они ходили в кино, потом съездили в пару магазинов в Манеже, потом посидели в кафе и вот, пришли. Сейчас все будут пить чай, а потом спать.

Воскобойников поднялся, привлек к себе Марину.

— Так, — сказал он, принюхиваясь, — это что же делается? Мне, стало быть, пить нельзя, а тебе можно?

— Ну, мы совсем капельку, — смущенно сказала Марина, — в кафе.

— Красное вино можно даже в ее положении, — встала на защиту подруги Анюта.

— Это в каком таком положении? — будто удивившись, спросил Павел.

Марина укоризненно посмотрела на Анюту и покраснела.

— Радость моя, ты слышала такое выражение: язык твой — враг твой? — спросил Корсаков.

— Ой… я случайно.

— Ну, что ж, тогда скрывать уже не перед кем. Мне Павел еще днем рассказал. Поздравляю и тебя, Марина, и тебя, Паша. — Корсаков разлил по бокалам остатки сухого вина. — Но это только начало. О, сколько вам открытий чудных, готовит… этот период. А когда вас станет трое… у-у-у, это вообще невообразимо. Но сначала даже интересно.

— Да ну тебя! — махнула на него рукой Анюта. — Даже поздравить толком не можешь, обязательно съехидничать надо. Трудности нужно решать по мере возникновения, а не пугать себя предстоящими, вот что я вам скажу. За вас, Павел, за тебя, Марина! — Она залпом выпила вино. — А теперь танцы!

Корсаков принес подсвечник, зажег свечи и погасил люстру. Они кружились под медленную музыку, делая перерывы на чаепитие с купленными Анютой пирожными, пока у всех не стали слипаться глаза.

— Пожалуй, пора по норам, — сказал Воскобойников, потягиваясь. — Вы во сколько просыпаетесь?

— Я — ни свет, ни заря, а он, — Анюта указала пальцем на Корсакова, — дрыхнет, пока не растолкаешь. Особенно, если накануне охмурит очередного клиента.

— Ну-ну, спокойно, — сказал Корсаков. — Что ж ты мои слабости выдаешь?… Спите, сколько сможете. Советую окно не закрывать, а то задохнетесь.