Коломна

Пленник и впрямь распахнул глаза, с яростью взглянул на окруживших его «пятницких», что-то угрожающе выкрикнул и даже попытался вскочить на ноги. Однако вдруг выгнулся, дернулся и забился в судорогах, истекая желтой пенной слюной… Дернулся несколько раз – и тут же умер.

– Эй, эй! – Сгон запоздало бросился к пленнику, потрогал сонную артерию пальцами и, оглянувшись, обвел Ратибора с Легошей не сулящим ничего доброго взором. – Помер, ага. И виноваты в этом – вы! Уж извольте сегодня же объясниться с боярами и воеводой.

– Объяснимся как-нибудь, – хмуро отрезал Рат. – Не твоя печаль.

– Не моя-а?! – казалось, с бригадиром вот-вот случится припадок, такой же, как только что – с нео, и тем же закончится.

– Не моя, говоришь? А кто тут над всеми вами старший?

Воевода Пятницкой башни Твердислав Ипатыч, прозванный за суровость характера Грозные Очи, принял проштрафившихся парней неласково. Вечерело. В узкие окна-бойницы проникали последние лучи закатного осеннего солнца; преломляясь в мелких, вставленных в свинцовые переплеты, стеклах, расползались по каменному полу разноцветными зайчиками. Стекол было мало, а больших, оконных, и подавно не осталось – только осколки. Какие-то выискивали мальчишки, какие-то выменивали у бродячих торговцев, или маркитантов – людей нездешних, московских, чудно́ одетых и торгующих всякой всячиною верстах в тридцати от коломенских башен.

Место то называлось Мертвая Зона, или Поле Полей, и располагалось на излучине Москвы-реки. Ниже по течению, ближе к бывшей Коломне, река была заболочена – ни на лодке, ни на телеге не пробраться, только пешком. Путь средь непроходимой трясины знали лишь немногие – проводники. Ратибор как раз и был из таких, вот и надеялся, что наказание за смерть языка будет не столь уж суровым. Ну, лишний караул, ну, пни корчевать отправят – маета, конечно, но ничего, справиться можно. Лишь бы не в Маринкину башню, о которой средь обитателей Коломенского Кремля ходили самые жуткие слухи.

Кроме своих чисто оборонительных, военных функций, могучая двадцатигранная башня служила узилищем для провинившихся и пленных, одновременно являясь местом пыток и экзекуций. Нехорошее, скверное место – старики говорили (а им тоже рассказали прежние старики, и тем – тоже старики) будто бы в давние времена, задолго до Последней Войны, туда бросили некую Марину Мнишек – жену царя-самозванца, и там, в башне, она то ли сгинула, то ли превратилась в птицу да улетела, исчезла неизвестно куда. Точно так же, как исчезали сейчас некоторые узники, неугодные волхвам, что проживали в соседней, Грановитой, башне вместе с очередным князем, коего обычно выбирали из числа башенных воевод.

Понурив голову, Ратибор украдкою бросил взгляд в окно. Забранный треугольной железной крышей кирпичный шатер воеводы – «палаты» – располагался верхним ярусом, возвышаясь над землей на высоте около двадцати пяти метров. Рат это помнил, так говорила матушка, и парень сейчас вдруг попытался перевести метры в сажени, да тут же и плюнул на это дело, невольно залюбовавшись открывшейся с высоты красотой. Красиво же: окрашенные оранжевым солнцем развалины древних церквей, и тех, что в Кремле, и монастырских, выглядели загадочно и романтично, все прочие здания давно превратились в прах – поросший густым бурьяном источник стройматериалов. Лишь на бывшей Соборной площади белела Успенская звонница, когда-то шатровая, но во время войны лишившаяся навершия своего шатра. Почти одно основание и осталось – квадратное, мрачноватое. Мать когда-то объясняла Рату суть каждого названия, да тот по малолетству своему не запомнил, а сейчас уже и не интересно было: развалины и развалины – что в них толку-то? Разве что разобрать на камни и кирпичи.

За Успенской звонницей снова шли развалины, заросшие аккуратно подстриженным кустарником: можжевельником, бузиной, шиповником. Далее горделиво возвышались связанные уцелевшим куском крепостной стены башни – Грановитая и Маринкина, чуть южней, краснела могучим квадратом Ямская башня, названная так в честь довоенной Ямской станции, откуда в разные концы земли отправлялись самобеглые повозки – автобусы. Про это тоже рассказывала мать, но Рат ей не верил, хотя в старинных книжках автобусы видел – просто непонятно было, как они двигались? Кто тащил-то?

– Ну, что скажете? – пристукнув по полу посохом, воевода сурово нахмурился. – Опростоволосились! Совсем нюх потеряли – уж с таким простым делом не могли сладить, дикарского лазутчика изловить!

– Так мы изловили, – попытался оправдаться Рат. – А он потом взял и помер. Вот я и думаю, с чего?

– Так на стрелу его брать надо было, – Твердислав привстал, гулкий голос его, многократно усиливаясь, отражался от сводов палаты. – На стрелу, а не пулей.

– Далековато для стрелы-то, господине.

– Так ближе б подобрались. Мхх! – воевода, не старый еще, лет сорока пяти, мужик, осанистый, чернобородый, сильный, подойдя к провинившимся, перехватил рукой посох, будто тот час же собрался ударить обоих парней. – Дерзишь, Ратибор! Давно на тебя жалуются – старших не уважаешь, насмехаешься…

Твердислав Ипатыч был, кроме всего прочего, умным, – поэтому Рат его уважал, но не боялся ничуть, воеводу вполне можно было убедить простыми – впрочем, порою, и весьма сложными – доводами.

– Его кожа… ну, тело все, какой-то дрянью пахучей натерто было, – вспомнив, торопливо доложил Ратибор. – Я вот и думаю – а попади то снадобье в кровь? Может, от того и помер гаденыш?

– Дрянь? Снадобье? – Твердислав Ипатыч задумчиво пригладил бороду и трижды стукнул посохом об пол.

Неслышно распахнулась тяжелая дубовая дверь, и в помещение вошел порученец, называемый старинным словом «адъютант» – молодой, лет тридцати, мужчина среднего роста и непримечательной внешности. Адъютант был мастером мечного боя и к тому же ничуть не глупее волхвов. В древности таких звали со всем уважением – «зануда редкостный». Ну, титул такой, вроде бы как полковник или там, капитан. Настоящее-то имя адъютанта было – Поликарп.

– Труп дикаря уже отправили Великому Био? – повернувшись, негромко осведомился Твердислав.

Порученец вытянулся, звякнув парадной кирасою:

– Никак нет. Планировали на завтра.

– Отставить, – махнул рукой воевода. – Велите отнести его жрецам. Пусть глянут да определят, чем у него смазана кожа, и мог ли он от той гадости умереть.

– Сделаю, господин.

Поклонившись, адъютант покинул палаты, четко печатая шаг.

– А вы – прочь! – прикрикнул воевода на парней. – Сегодня вне очереди – караулить на звонницу. Идите, собирайтесь. Завтра поглядим, что да как…

Спустившись с верхнего яруса к себе, на третий этаж – там располагалась казарма молодых, неженатых воинов – парни с облегчением перевели дух. Слава Великому Био – хоть не в Маринкину башню послали. Звонница, правда, тоже не сахар – холодно там, неуютно, пусто и ветер гуляет. Запросто можно что-нибудь застудить – и потом отправиться на леченье к волхвам. А уж те – то ли вылечат, то ли залечат, это уж как выйдет, случалось и так, и сяк.

Выбрав одежку потеплее – жилетку из кошмы да недавно подаренный любимой девчонкой – Ясной – свитер, связанный из шерсти одичавших овец, Ратибор глянул сквозь бойницу на солнышко – еще не скрылось! – и быстро слетел по винтовой лестнице вниз, на улицу.

Почти все кругом было разрушено; как рассказывала мать, во время Последней Войны вдоволь порезвились боевые роботы, и от всей Коломны остались лишь одни кремлевские башни. Их и изначально – в довоенное время – было всего семь, да два пролета крепостной стены, однако старинные башни оказались добротными, выдержали все катаклизмы, став последним приютом для людей. Для тех, кто смог выжить. Великий Био очистил близлежащие леса от разных гнусных тварей (матушка говорила – просто распугал да пожрал), и там постепенно возродилась обычная боровая дичь, правда, в малом количестве. Главную ценность представляла земля – плодородные, с большим трудом отбиваемые у дикого леса, участки. С них и кормились. Как ни странно, здешние земли после войны стали куда более урожайными, нежели были раньше. То ли изменился состав почвы, то ли растения были уже иными, а скорее всего, просто не стало цивилизации – химических фабрик, оружейных заводов и всего такого прочего.