Пастырь Вселенной

— Скажите, а насколько достоверна информация о том, что сквирлы съели кур и напали на женщину?

Пересядько, несколько удивленный внезапным интересом чудного академика, взглянул на него и обрадованно, что хоть так сумел донести до Бадмаева серьезность ситуации, сказал:

— Да вернее не бывает. И кур загрызли, и женщину покусали.

Академик куснул губу и задумчиво произнес:

— Думаю, Роман Максимович, к завтрашнему утру мы составим необходимый вам документ.

— Правда?! — порадовался Пересядько, засияв всем лицом, как луна в полнолуние.

— Да, — уверил его Бадмаев, — однако вот и наша гостиница, нам пора. Завтра я свяжусь с вами и передам вам нужную бумагу.

Разгрузив машину и попрощавшись с цветущим Пересядько, Владимир с академиком поднялись к себе, на третий этаж великолепной, совсем недавно отстроенной гостиницы; академик занялся подключением своего ноутбука к каналу связи с Интернетом, Володя же включил телевизор — там как раз должны были по первому каналу показывать программу «Время». С первых же слов диктора Владимир почувствовал, как такой прекрасный, если не считать нападения сквирлов на женщину, мир начинает медленно уходить у него из-под ног. Володя троекратно усилил громкость, и без того достаточную, чтобы и он, и академик слышали каждое слово, и замер. А ненавистный диктор, выбритый и в чистом пиджачке — ведь он же не спал в нем столько дней подряд, выключаясь от усталости, по два часа полтора раза в сутки, — вещал отвратительно бесцветным, поставленным голосом следующее:

«Сегодня американские ученые сделали открытие, которое заставит нас по-новому взглянуть на мир, в котором мы живем. Вопрос о существовании жизни в других уголках Вселенной можно считать закрытым. Американские специалисты в области биологии Найтс Арт и Флой Беркли предоставили неопровержимые доказательства того, что странные создания, якобы совершающие в течение последних месяцев набеги на посевы штата Канзас, существуют реально. Более того, после менее чем двухмесячного изучения отловленных экземпляров в рамках секретной федеральной программы „Незваные гости“ им удалось обнаружить взаимосвязь между метеоритным весенним дождем и появлением загадочных сельхозвредителей».

Владимир просто боялся взглянуть на лицо академика, чувствуя себя тем самым гонцом, которому, по традиции, вполне могут отрубить голову за принесенную недобрую весть. Разумеется, Володя понимал, что он не виноват, что американцам удалось их опередить, да еще так неторопливо. Гонец тоже не был виноват. Ему отрубали голову просто так, под горячую руку. Диктор же продолжал:

«Новые существа — а в честь первооткрывателей они названы берклартами — ведут себя с каждым днем все более агрессивно. Самые крупные из них уже достигают размерами козы; по непроверенным данным, имеются человеческие жертвы. Правительство Соединенных Штатов подтвердило информацию, однако все подробности ее строго засекречены, особенно в том, что касается человеческих жертв. С этого дня мы будем держать вас в курсе событий и попробуем передать документальные кадры загадочных берклартов. Далее мы возвращаемся к сообщениям о теракте в Лондоне. Как вы знаете, мощный взрыв, прогремевший в субботу в самом центре…»

Володя закрыл глаза и сжал зубы. Он слышал шарканье ног академика, который девяностолетним старцем брел через номер; слышал, как Бадмаев дошел до телевизора и щелкнул кнопкой. Наступила тишина. Владимир, совсем по-детски, боялся открыть глаза и увидеть лицо своего шефа, с такой восторженной наивностью верившего в свой приоритет. Наконец, шаги стали удаляться, хлопнула входная дверь, и наступила тишина.

Лишь тогда Владимир заставил себя открыть глаза, будто опасаясь, что обезумевший от горя Петр Семенович на самом деле не покинул номер, а спрятался возле двери и подкарауливает там своего коллегу. «Где стол был яств, там гроб стоит», — вспомнилось Володе выражение откуда-то из классики. Как бы он что-нибудь с собою не сделал, подумал Володя. Однако разыскивать, утешать, спасать незадачливого первооткрывателя у Владимира не было ни сил, ни желания. Ему самому было до того тошно, что хоть вешайся. Последние силы внезапно оставили Володю, и он опрокинулся в тяжелый сон без сновидений.

Проснулся Володя от тяжелого грохота во входную дверь. Стучали гулко, крепко, настойчиво. Посмотрев на часы, Владимир обнаружил на них три ночи. Первой же мыслью Володи было — «так, стало быть, все же сотворил с собою что-то Бадмаев. Не пережил удара. А теперь меня милиция эдак ласково приглашает на опознание». Стук продолжался, мерный, гулкий, как похоронный колокол, который звонит по тебе. Владимир, проснувшись окончательно, наконец осознал необходимую неизбежность подняться и открыть дверь. Ну, хотя бы спросить «кто». Володе было жутковато — в дверь стучали так, словно пришедший был безмозглым зомби. Вообще-то в три часа ночи так не стучат. Это не мог быть академик — у Петра Семеновича был свой комплект ключей. Володя вставил ноги в туфли и, подойдя к двери, дождался, когда смолкнет эхо последнего богатырского удара, и громко закричал:

— Кто там?!

Спрашивать тихо в ответ на такой гром было просто неприлично.

— Конь в пальто! — откликнулся через пару секунд пьяный голос. «Но ведь Бадмаев не пьет», — подумалось Владимиру… Грохот тем временем возобновился — в дверь опять стукнули два раза, а затем, похоже, осознали, что хозяин номера уже подошел к двери и, стало быть, с ним надо уже говорить, а не ломиться. — Володя, отворяй — ик — шефу! — раздалось из-за двери.

«Стало быть, это все-таки Бадмаев так надрался с горя, — с облегчением подумал Владимир и открыл дверь. — Вот это да!» — подумал Володя, вперившись взглядом в развернувшееся перед ним зрелище. Прежде всего, Петр Семенович был не один. К его ноге похотливо жалась явная проститутка восточных кровей, которых в последние годы много понаехало в российские города. Она была небольшого роста, но весьма яркой наружности — ее платьице скорее походило на не слишком длинную кофту, едва достаточную, чтобы скрыть розовые полупрозрачные трусики. Да и то в вытянутом положении достаточную, а не теперь, когда девица прильнула к академику так, что все детали ее туалета — и трусики, и темные клетчатые чулки на резиночках — более чем откровенно предстали изумленному Володиному взгляду. Кофточка же, то есть шерстяное обтягивающее платье, имела, в свою очередь, отверстие посередине достаточно упитанного, как принято на Востоке, животика, где в пупочке кокетливо искрился поддельный, зато крупный изумруд. Лицо проститутки было безжалостно раскрашено, отчего девушка смотрелась совсем уже как птица в брачном оперении. Длинные, до пояса, действительно красивые прямые черные волосы мягкой волной свешивались с ее головы с одной стороны, закрывая почти пол-лица. Тонкие от природы губы накрашены были так, что казались на первый или на очень пьяный взгляд широкими и пухлыми. Помада была смазана, и Владимир легко мог догадаться, обо что — лицо академика, его рубашка и даже некогда белые брюки в стратегически важных для мужчины местах были покрыты таки градом поцелуев, будто путана неоднократно докрашивала свои губы по ходу их явно состоявшегося уже свидания. Девица была пьяна, но, конечно же, не так, как академик. У Бадмаева на голове был синий бант. И это уже говорило очень о многом. Лицо же его утратило вообще всякое выражение, пустил бы слюну — за дебила сошел бы. Бадмаева явно рвало, возможно, не раз. Рубашка, кроме следов помады, хранила на себе издающие кислый запах пятна именно такого вот происхождения — девица скорее всего просто вытерла все салфеткой, даже не потрудившись застирать. Ширинка у академика была расстегнута, и оттуда торчал край той же самой многострадальной рубашки. Галстук Петра Семеновича был повязан на манер ошейника вокруг шеи его спутницы. Такая вот пара стояла на пороге номера Володи и, похоже, намеревалась в него войти. Бадмаев же, рывками ворочая глазными яблоками, со скоростью, приличной разве что новорожденному младенцу, нащупал-таки взглядом Владимира и сказал, должно быть, в шутку: