Дурная привычка (СИ)

Бойцы «Свободы» прекратили, наконец, бесполезную стрельбу и затихли, держа дома под прицелом. Маня осмотрелся, потом сделал знак одному воину подобрать гранатомет. Тот кивнул и показал: «Прикройте!». Маня взмахнул рукой, и бойцы вновь начали поливать свинцом дома и пространство вокруг них. Маньяк вынул из подсумка гранату и кинул ее в сторону строений. Через пару секунд грохнуло, и боец побежал в сторону убитого гранатометчика.

Честно говоря, я думал, что он не добежит. Однако, на этот раз снайпер смолчал: то ли менял позицию, то ли не успел. «Свободовцы» прекратили стрельбу. Противник тоже не выдавал своего присутствия. Маня осмотрелся: его отряд лежал цепью на небольшом участке, немного в стороне затаился гранатометчик. Отправлять бойца к пулемету смысла не имело: можно было поставить рупь за сто, что снайпер уже сидит на точке и ждет, когда кто-нибудь высунется. Однако и лежать просто так было невыгодно: противник в любую минуту мог начать стрелять по разведанным позициям. Отойти назад и перегруппироваться для атаки отряду тоже не дадут, ясно как день. У Мани оставался только один путь — атаковать в лоб. Шансов выжить, в такой ситуации, было на несколько порядков меньше, чем погибнуть, однако, в противном случае шансов остаться в живых не было вообще никаких.

Маня, похоже, пришел к таким же выводам. Он дал отмашку бойцам приготовиться к атаке, а грнатометчику ждать, пока враг себя обозначит. Все бойцы согласно покивали, и Маня повернулся ко мне:

— Значит так, сучонок! — Маня говорил свистящим шепотом. — Из-за тебя мои люди погибли. Если выживу — лично на ломти настругаю, а если нет, так тебя они уделают.

Под словом «они» Маня подразумевал, как я понял, противника, засевшего в развалинах. Тут, неожиданно, Маньяку в голову пришла мысль. Он придумал, как выйти из ситуации с наименьшими людскими потерями. Для этого Маня решил поторговаться. Предметом торгов могла служить исключительно моя персона. Но все это я понял, только когда Маня схватил меня за воротник и, громко крикнув «Не стреляйте!», поднялся из травы, вздергивая меня за собой.

Я ожидал пальбы, однако, вокруг было тихо. Маня поглядел в сторону строений и начал переговоры:

— Эй, вы, там! — голосу командира отделения мог позавидовать пароходный гудок. — Я не хочу лишней крови!

За кирпичами молчали. Я физически ощущал, что меня и Маню рассматривают в оптику, причем, скорее всего, в оптику «Винтореза». От этой мысли мне стало как-то не по себе. Странно, правда? Меня взяли в плен и вели на верную и неизвестную смерть, а я переживал, что мой лоб сейчас находится в прицеле у снайпера. Глупость, одним словом.

Меж тем Маньяк, не дождавшись ответа, продолжил:

— Я предлагаю такой вариант: за этого товарища, — Маня встряхнул меня, будто авоську с луком, — назначена приличная награда. Мы вам его оставим и тихо отвалим, без взаимных претензий? Согласны?

За стенами молчали. Видимо, предложение не произвело впечатления на противника. Маня тоже молчал — ждал. Через некоторое время его нервы не выдержали:

— Ну, так что? Состоится сделка?

— Нет, не состоится! — голос, доносившейся из-за стены был сильно искажен переговорным устройством боевого шлема, но показался мне знакомым, только я не мог вспомнить, где его слышал. — У нас другое предложение: вы дружно поднимаете руки и сдаетесь, а мы, в свою очередь, гарантируем вам жизнь. До поры до времени…

— Нет, нас такой расклад не устраивает! — крикнул Маня и присел в высокой траве, утягивая меня за собой.

Сделал он это быстро, но недостаточно, чтобы спрятаться от пули снайпера. На сей раз сухой треснуло слева, и Маньяк с пробитым виском завалился набок.

Ад, разразившийся после этого, нельзя передать словами. Я лежал, пытаясь укрыться за телом Мани. Руки, скованные за спиной, сильно мешали мне. Я молил Зону только об одном: чтобы войны перестреляли друг друга. Тогда я спокойно смогу пересидеть Выброс и вернуться в бар. В том, что мне это удастся, я не сомневался.

Перестрелка ослабевать не собиралась. Краем глаза я заметил, как гранатометчик привстал на колено и прицелился в здание перед собой — оттуда велся наиболее интенсивный огонь. Он даже успел нажать на спуск, но удержать трубу «Шмеля» прямо, когда тебе грудь прошивает автоматная очередь, — задача для Терминатора. Прострелянный навылет боец упал на спину, и снаряд, пролетев по дуге над зданиями, взорвался где-то далеко.

Мой мысленный счетчик отметил: четверо. Бойцы, оставшиеся в живых, продолжали огрызаться, но участь их была уже решена. Один из «Свободовцев», самый неуравновешенный, бросился на меня с ножом, крича на все поле: «Сука, ты во всем виноват!». Если бы не снайпер, мне бы точно пришел конец. Спасибо безымянному стрелку: «фримен» рухнул в траву, не добежав до меня метров двух.

Оставшиеся трое бойцов вскоре прекратили сопротивление и сдались на милость победителям.

Я лежал и не знал, радоваться мне или плакать. Что сулила мне неожиданная победа неизвестного противника на «Свободой»?

Через некоторое время ко мне со спины кто-то подошел. Я не стал поворачиваться. Им надо, пусть меня сами и тащат дальше! Своими ногами я добровольно больше шагу не сделаю!

— Крохаль, вставай, — этот голос я мог узнать всегда — Ледокол! — А то почки застудишь, пиелонефрит заработаешь, писаться по ночам будешь.

Здоровенная рука «Долговца» помогла мне подняться на ноги, и я посмотрел на своего спасителя. Перепачканный в грязи и красной кирпичной пыли, Ледокол стоял передо мной и улыбался во всю свою широченную довольную донельзя физиономию. Маска была отстегнута и болталась на одном ремешке, лицевой щиток поднят. Серые глаза Ледокола, собравшись морщинками в углах, светились озорным весельем. Он развел руки и собрался меня обнять.

— Я бы рад, Леха, с тобой троекратно расцеловаться, по русскому обычаю, только вот руки, — я изогнулся и показал браслеты на запястье. — Или ты — «есть немножко любить садо-мазо»?

— Крохаль, я приветствую любые виды половых отношений, но, только вот к гомосексуальным отношусь с недоверием.

— Ладно, Ледокол, хорош уже зубоскалить, помоги лучше.

Леха покопался в карманах Мани и достал ключи от наручников. Крутя их на пальце, он подошел ко мне.

— А, может, тебя не распрягать, а? Вот оно, — Ледокол показал рукой на тело Маньяка, — говорило, что тебя на деньги обменять можно. Крохаль, ты сам-то, что по этому поводу думаешь?

— Я сам думаю, что если сейчас ты меня не раскуешь, то я разозлюсь, порву наручники, покусаю твоих бойцов, а тебя забрызгаю своей ядовитой слюной. После этого весь твой отряд прямой дорого отправится к вашему эскулапу. В поликлинику, на опыты.

Леха захохотал, бойцы его подержали. Они уже закончили осматривать место боя. Груда оружия громоздилась на вытоптанной полянка, пленный «фримены», со связанными за спиной руками, сидели чуть в стороне, под охраной мрачного «Долговца».

Ледокол, наконец, снял с меня наручники и отдал их мне в качестве сувенира. Мы обнялись. Никогда еще я не испытывал такой радости и облегчения, как сейчас, чувствуя похрустывание ребер в мощных объятиях «Долговца». Потом я пожал руки всем бойцам, повторяя каждому: «Спасибо, ребята». Бойцы улыбались мне, похлопывали по плечам, словом, вели себя так, как будто не рисковали только что жизнью, чтобы вытащить из дерьма неизвестного до сего момента сталкера.

— Ледокол! — я посмотрел на командира отряда. — А снайпер-то ваш где?

Леха ухмыльнулся и, повернувшись чуть в сторону, махнул рукой. Невысокая трава на бугорке метрах в пятидесяти ожила, и перед нами материализовался человек-куст — снайпер в «лохматом» камуфляже с наброшенной на лицо сеткой. Он закинул за спину свое оружие, действительно бывшее «Винторезом», и вразвалочку двинулся к нам. Вблизи стрелок оказался невысок и тонок в кости как подросток. Однако, хватка у бойца была железная: сильное рукопожатие, будто в тиски рука попала, заставило меня крякнуть.

Когда церемонии закончились, я показала Ледоколу на краснеющее небо: