Изоляция

Впрочем, нет так нет. Напрашиваться не буду.

— Поешь вон сядь, — кивнул док на «путешественника». — Отощал совсем.

Мужичок средних лет, низкий, щуплый, с заросшими щеками и черным клоком волос, сидел на разложенном кресле и уплетал принесенный Валерьичем завтрак. Увидев, что я на него смотрю, он перестал жевать и взмахом вилки предложил составить ему компанию.

— Да не, спасибо, — отвечаю. — Ноги волка еще прокормят.

От жрачки я б не отказался, конечно, но на шею садиться не хотелось. Доку чего, с неба каша вареная падает? Надо ж хоть какую-то совесть иметь.

Не без скрипа в боку закидываю за спину ствол, надеваю бушлат. Нащупываю нож — на месте. Поблагодарив и попрощавшись, выхожу из полумрака предбанника.

Холодно. Светает, но где-то там, далеко. У нас тут только чуть светлее, чем ночью. День, по ходу, обещает быть холодным.

Я остановился.

Человек стоял ко мне спиной, в полупрофиль. В черных джинсах, черной кожаной куртке с выправленным воротником а-ля времена популярности «Кино» и «Наутилуса». Расхаживать в таком нетипичном (читай: непрактичном) прикиде мог только один человек. Да, тот, кто, должно быть, едва не помер от сердечного приступа, когда я поминал его незлым тихим словом. Я ведь его вспоминал, и, черт дери, не раз!

Опершись локтями на крышу покрытой толстым слоем пыли легковушки, Призрак стоял ко мне в полупрофиль. Сосредоточенно всматривался в зареющее на востоке небо, курил и выглядел озадаченным куда более масштабными проблемами, чем разбирательство с попавшим на нож тягачом.

— Говоришь, тщательней надо подходить к отбору нахлебников?

Я встал подле него, по наитию пробил себя по нагрудным карманам (знал же, что сигарет там нет), шмыгнул носом.

— Эксцесс, Салман, — объяснил, будто речь шла об отсыревшем патроне. — Иногда такое случается. Извини, — он выдавил совсем уж несвойственную ему эмоциональную отрыжку. — Не определилась гниль по наруже.

— Не определилась, говоришь? А ты хоть пробовал ее определить-то, а?

Я сгреб на плече его куртку в охапку, рванул на себя, повернул Призрака к себе лицом. Как и предполагал — на невозмутимом, бесстрастном лице не проскользнула и складочка возмущения или непонимания. Будто в расписании, с которым он тщательно ознакомился, все уже было предопределено: в семь тридцать одну Салман перестанет себя сдерживать, в семь тридцать две — схватит за рукав…

— Или с умыслом толкнул меня в медвежью яму — кто выйдет, тот и чемпион? А? Только не катай мне тут по мозгам, типа не знал, то-се. Целку не корчь. Ты же дел с непроверенными не ведешь. Хочешь сказать, лоханулся? Не знал, может, что краем е*анутые они после контузии?

— Не дури, Глеб, — выпустив в сторону дым, сказал он. — Хотел бы я твоей смерти — давно б отпели. Я ж не такой. Как у «Дельфина» — я люблю людей. Так что… остынь и не наваливайся на меня. Опасно для твоей и без того изрядно попорченной жизни.

— Угрожаешь? — Я только сильнее скрутил ему воротник. — А я ведь могу и забыть о твоей неприкосновенности. Не думаешь об этом?

Нож привычно появился у меня в руке, лезвие коснулось шеи Призрака.

Ат, блин! Реально непробиваемый, чертила. Вздохнул только, будто снова нарвался в ЖЭКе на очередное объявление о невыдаче справок. Нож у шеи, ох, как муха села, сейчас прогоним.

— Не хочу показаться хвастуном, но… — он поднял согнутую в локте руку. Как прилежный ученик, уверенный в зазубренных формулах. — Ты не сможешь, Салман. Не успеешь забыть о моей неприкосновенности. Смотри.

Я взглянул на руку, в которой он держал подожженную сигарету. Сигареты там не было, ее снес почти беззвучный и совсем неощутимый поток ветра, словно сплюнул кто.

— Видишь, Окуляр никогда не промахивается.

Окуляр… Окуляр, Окуляр… Хрена мать! Да это ж снайпер из той кучки еще одних контуженых, что засели на Пятничанах. Наслышан-наслышан. Своего рода такая же легендарная личность, как сам Призрак. Ходили слухи, будто на международных соревнованиях снайперских пар подразделений специального назначения Окуляр так отжег, что его закадрили какие-то забугорные спецслужбы. По крайней мере такие слухи ходили. Пропадал Окуляр года два, затем вернулся родственников наведать, а отсюда уже не выпустили — карантин. Так и остался, на нашу же голову.

— Да не ищи ты его, — сказал Призрак, видя как я шастаю очами по крышам высоток. — Это не снайпер, если ты его видишь. Верно, Салман? Убери нож, спишу эту выходку на рецидив твоей интоксикации. — Выдохнул. — Ну ладно, если хочешь, будем считать, тебе удалось меня застремать.

Я отпустил его, убрал нож. С Окуляром шутить, конечно, глупость, но ведь и не собирался же я в реале калечить Призрака. Думается, он и вправду просчитался. Но о том, что хватился за нож, я не жалел. Пусть знает, что мы тут перед ним терпилой мычать не будем. Если что, и по роже стукнем, не посмотрим, что знаменитость. Поди и сам поймет, что заслуженно.

С другой стороны, не могло не тешить другое: передо мной словно раскрылись таинства секретного рецепта чудо-щей — теперь я понимал, почему информатора, с его-то рискованным родом деятельности, никак не грохнут. Знач, прав был Калмык — под снайперами Призрак ходит. Симбиоз у них. И осветил эту часть своей секретной, темной жизни, надо заметить, он без малейшей заминки. Не опасаясь, что я в «Неваде» по пьяни смогу поделить эту инфу с Калмыком и Варягом. Или еще с кем.

Неужто грохнет после всего? Впору бы призадуматься над сим вопросом собственного бытия. Но вовремя понимаю, что тут бояться — по нужде из дома не выходить. От снайпера, который тебя наметил, нет спасения, не так ли? Хотел бы — уже грохнул, в этом Призрак прав. А раз не хочет, то и напрягаться особо смысла нет.

— Ты, кажется, вот это потерял.

Он протянул мне раскрытую ладонь, на которой лежал злосчастный ключ. На золотистом черенке засохла красная капля. Я спустил воздух ноздрями, поджал губы. От одного лишь вида ключа у меня ковырнуло в боку. Будто Пернат снова ножом своим.

— Это из-за него меня пырнули, — объясняю, не спеша прикасаться к чертовой отмычке.

— Знаю, — ответил Призрак, причмокнул. — Хотя на самом деле это вторичная причина. Игнатьев и Пернат вас с Никитиным заранее проиграли. Дьяк до последнего сомневался, потом все ж за командира стал. Ключ твой для Перната был дополнительным стимулом.

— В нем в натуре какая-то ценность для «догов»? — Я нехотя беру ключ, прячу его обратно в нычку под воротником. — Пернат обещал в патронах купаться. Хоть ты-то скажешь, от какой он, херова мать, двери?

Призрак вытащил из полупустой пачки «Мальборо» две сигареты, одну из них протянул мне, чиркнул зажигалкой.

— Все дело в вере, Салман. В том, во что и кому ты веришь. Ты ведь поверил Жеке, верно? Потому что он показался тебе правильным человеком. Достойным того, чтоб отплатить ему за сохраненную жизнь. Ты поверил в то, что этот кусок железа не даст тебе пищи и боеприпасов. Ты поверил в то, что начатое Жекой дело — справедливо, не так ли? И это верно, чутье не подвело тебя. Ты ни в чем не ошибся. Только этот ключ для тебя, он как… картина в стиле сюрреализма. Вроде бы у всех глаза одинаковые, но лишь ценитель в цветной мазне увидит шедевр. — Пыхтя дорогие сигареты, мы укутали себя сизым дымом. — Если я даже скажу тебе от чего он, ты все равно не сможешь использовать его. «Догам» разве что толкнешь, но… — Призрак сощурился от скользящей по глазам едкой струи дыма. — Я потому и дела с тобой все еще веду, что не полностью ты душу свою просрал. Что-то осталось в тебе, что помнит о чести. Да и сам себя презирать станешь, если «догам» отдашь его за пригоршню патронов. Разве не так?

Я сбил пепел, затянулся.

— Да я бы этим сволочам хлеба кусень не подал бы, если б от голода дохли, — говорю, вспомнив лицо Гремучего. — Пусть и за весь их хваленый арсенал.

— Воодушевляет, — ответил Призрак. — А чтобы открыть дверь, тебе понадобится найти ценителя искусства. И тут уж, Глеб, поступай как знаешь. Считаешь нужным — ищи, нет — выбрось этот ключ к чертовой матери и живи своей жизнью. Долг этот самый скостить тебе все равно некому, так что судья тебе собственная совесть. Вот только если «догам» сдашь, надеть мантию может кто-то другой… Надеюсь, ты меня правильно понимаешь.