Спираль

— Масложимка, знаю. А вы что там делали?

— Прятался.

— От кого?

— От каких-то… не знаю. Бандиты называли их «махновцами».

— От лешкан, что ли?

— Понятия не имею, кто такие лешкане.

— Лешканы. Ну, лесные. Постойте-ка. Вы что, с той стороны?

— Ну… видимо, да. Если я вас правильно понимаю. Хотя, наверное, правильно.

— Правильно, правильно… Зайка на ту сторону часто шастала. Тайва, говорите. Тайва — это такая ночная зверушка. Так она назвалась, да?

— Да.

— Смешная…

— Она вам кто?

— Племянница, можно так — для простоты. Долго родство высчитывать.

— Она велела сказать, что не мучилась.

— Правда?

— Велела так сказать. Да, боли она, наверное, не чувствовала — позвоночник ей прострелили. Была в сознании до конца. Собственно, вот… Я могу идти.

— Подождите, я не… не так сразу.

Юра достал КПК. Эля почти не удалилась — метров на триста.

— Мне нужно догнать этих бандитов, — сказал Юра. — У них моя девушка.

— В какой они стороне? — спросил Николай Ильич.

— Вон там, — показал Юра. — Семь с половиной километров.

— Сунулись через болота, — сказал Николай Ильич. — Не знали, что шлюзы вчера открывали. Долго будут идти. Успеем.

— Успеем? — с нужной интонаций переспросил Юра.

— Да. Я провожу. Перехватим по сухопутью. А пока — пойдём к старшине…

— Подождите, — сказал Юра. — Вы знаете, куда их ведут?

— Знаю.

— И… тоже проводите?

— Нет. Дам карту. Пошли, а то и день не ждёт, и ночь не дремлет…

Старшина, здоровенный грушеобразный дед в старинной милицейской форме, какую Юра видел только в кино, и с автоматом ППШ, явно выкопанным недавно из грядки, а теперь висящим на брезентовом ремне на спинке стула, выслушал Юру, составил протокол (бланк был расчерчен от руки), осмотрел Тайву, выписал свидетельство о смерти, потом вызвал и отправил к маслодавилке двух помятого вида мужичков с синими повязками на рукавах и симоновскими карабинами за плечами — посмотреть, что там да как, и привезти трупы, ежели их ещё никто не забрал.

— Что делать-то собираетесь? — спросил он Юру, покончив с этими делами и отложив авторучку. Ручка подтекала, пальцы старшины были в фиолетовых пятнах.

— Хотим их перехватить у Манькиной гати, — сказал вместо Юры учитель.

— Тебе-то куда, старому хрену? — не поворачивая головы, спросил старшина.

— А надоело, — сказал учитель.

— Ну, коли надоело… Помочь ничем не могу, — сказал старшина Юре, — разве что самогоном. Самогон хороший.

— Мне бы ситуацию немного прояснить, — сказал Юра.

— По дороге проясню, — пообещал учитель. — Давай самогон, Данилыч.

Держа по трёхлитровой банке в руках, они вышли из участка. Юру начал одолевать нервный смех.

— Ты чего? — спросил Николай Ильич.

— Не знаю, — сказал Юра. — Зашли в милицию, взяли самогона… Это на поминки?

— Нет. Это вообще не пьют здесь. Пиво только.

— А для чего тогда?

— В мотор.

— Понял.

— Сейчас домой зайдём, возьмём кой-чего, Зайке поклонимся — да и поедем. Ты только имей в виду, довезти до места я тебя довезу, а в драку встревать не стану. Вижу хреново, особенно в сумерках.

— Ничего, — сказал Юра. — Я бы и не пустил, если честно.

— Почему?

— Я их хочу по-тихому убрать. А сумеете ли вы — не уверен.

— Не сумею. Могу только гранатой.

— Ну вот. А гранаты у вас есть?

— Парочка найдётся.

— Возьмите на всякий пожарный…

Тайва, омытая и наряженная, тихо лежала на столе и казалась совсем маленькой. Юра постоял рядом, погладил её по восковой руке — и вышел в школьный двор. На скамейках сидели человек десять. Юра неловко потоптался, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, и пошёл на задний двор, куда выходила квартирка Николая Ильича.

На крылечке стояли Юрины рюкзак и сумка, а рядом — кирзовый чемоданчик с медными уголками, мятая алюминиевая канистра и чёрный вещевой мешок из непонятного промасленного материала. Тут же из двери показался и сам учитель, подхватил свою ношу, сделал попытку взять и Юрину сумку…

— Да ну, что вы, — смутился Юра и сумку отобрал.

— Тебе ещё таскать…

Они спустились под откос, и Юра увидел железный гараж, к которому подходили рельсы. Рельсы были даже тоньше трамвайных, и колея напоминала ту, что прокладывают в городских парках для игрушечных паровозиков. Учитель отпер гараж, не входя, взялся за какую-то железяку — и выволок, будто за хвост, дрезину. Её когда-то покрасили голубой масляной краской, которая сейчас облупилась и кудрявилась. Мотор был укутан промасленным тряпьём. На боковом ограждении висел большой красный железный круг с белой цифрой «4».

— Укладывай вещички, я сейчас…

Николай Ильич, сбросив с мотора тряпки, открыл свой чемоданчик, вынул ключи, маслёнку, завёрнутые в полиэтилен свечи, что-то ещё — и склонился над мотором. Юра положил ношу под сиденье, а сам бездумно пошёл по шпалам. Буквально через полсотни шагов по обе стороны насыпи оказалась вода — тёмная, торфяная; из неё тут и там торчали мощные пучки болотной травы.

Юра достал КПК, вызвал пеленгатор. Эля была сейчас в шестнадцати километрах. Ничего, подумал он, догоним. Потом, повинуясь импульсу, поднёс к губам гармонику…

Слева была сплошная стена, а справа — не понять что: частокол вырастающих из земли сосулек, или исполинские тонкие острые зубы, или призраки древесных стволов, давно потерявших ветви и немного наклонившихся в разные стороны. В общем, какой-то страшноватый и очень высокий частокол.

Сзади раздалось несколько громких хлопков, потом мотор прокашлялся и застучал сравнительно ровно. Юра обернулся. Учитель махал рукой: стой, мол, на месте. Юра подождал, когда дрезина подкатится, чуть отступил в сторону, ухватился за ограждение и легко запрыгнул на железную рифлёную площадку. Сел рядом с учителем, вдохнул сладкий запах сивухи. Ветерок овевал лицо.

Хоть что-то в происходящем начинало ему нравиться.

— …Ещё при Александре Благословенном поставили монастырь. И к источнику началось паломничество: одни детей просили, другие денег, третьи — чтоб корова у соседа сдохла… не знаю. Много чего. А потом в самом монастыре начались какие-то непонятные события, вроде как настоящие чудеса, описано это очень глухо, но Синод постановил полагать происходившее не чудесами, которые единственно от Бога, а кознями дьявола и смущением умов. И монастырь закрыли. И даже начали было разбирать, но тут пошли бунты, их перед отменой крепостного права много случилось, — и в этом бывшем монастыре обосновались разбойнички. Шалых среди крестьян на самом-то деле полно было, это русская интеллигенция всё их идеализировала. И несколько лет так длилось — никак их прищучить не могли.

Наконец послали войска — чуть ли не два полка солдат и сколько-то казаков. Загнали разбойничков в эти развалины, сами почему-то не пошли, вокруг лагерем стали. Как раз зима была, самые тёмные дни…

И впереди, и позади рельсы уходили в туман, из которого изредка выплывали тёмные острова, иногда с купами чудовищно искорёженных чёрных деревьев, а чаще заросшие лишь травой, медленно дрейфовали мимо, таяли. Становилось то темнее, то светлее; учитель сказал, что время сейчас примерно послеобеденное, и Юре пришлось поверить — все его часы стояли, включая внутренние; приедем к вечеру, сказал учитель. Пришлось поверить и в местную географию: для того чтобы добраться из точки А в точку Б, расстояние между которыми двадцать два километра, следовало либо пройти пятнадцать километров болотами, либо проехать шестьдесят. Юра дослушал до того момента, как пришедшие на шум и стрельбу жандармы обнаружили на снегу множество следов, конских и человеческих, среди которых были и следы невиданного зверья, — и более ничего, ни живых, ни мёртвых, лишь перевёрнутую пушку.

— Николай Ильич, — попросил Юра, — а вернуться к началу можно? Что сейчаспроисходит? — Он сильно, словно прорывая карандашом бумагу, выделил это «сейчас».