Варшава и женщина

етил:

– Рассуждение строится не на словах, но на связи между ними, поэтому нет большой разницы, как называть рулю – свитком или свертком…

Отступая, его противница воскликнула:

– Вам следовало бы идти в клирики, а не в трубадуры!

– Увы, разврат проник повсюду и царит повсеместно! – сказал Маркабрюн. – Так что, боюсь, среди клириков я также нашел бы очень мало понимания.

– Это верно! – басом выкрикнул Гуго Лузиньян.

При общих рукоплесканиях, под звук шутовской трубы Маркабрюн был увенчан венком победителя. Побежденная дама бросала на него злые и растерянные взгляды, но Маркабрюн уже, казалось, забыл о поединке: бродил себе по саду с кувшином молодого вина под мышкой. Под девическим венком, в обрамлении женской прически, его смуглое хищное лицо с пьяноватыми карими глазами, на ярком солнце почти желтыми, производило неожиданное и жутковатое впечатление.

Его окликнули.

Маркабрюн повернулся и увидел даму Элиссану.

– Вы плакали? – удивился Маркабрюн.

– Да! – сердито сказала дама. – Но вас это не касается, Маркабрюн… Скажите, это правда, что прежде вас называли Дармоедом?

– Случалось, – фыркнул Маркабрюн.

– А как «Дармоед» по-гасконски?

Маркабрюн знал, что она при случае станет дразнить его этим, но ответил:

– Пендеря.

И они принялись прогуливаться по саду как ни в чем не бывало.

– Почему вы не боитесь насмешек? – спросила она задумчиво.

– И вы не бойтесь, – посоветовал Маркабрюн.

– Это правда, будто вы – наемник?

– Случалось, – опять ответил Маркабрюн.

– Тогда скажите, – дама Элиссана остановилась и впилась в него злющим взором, – почему вы держитесь таких строгих правил?

– Я много пью и груб на язык, – напомнил Маркабрюн.

Дама Элиссана покачала головой.

– Не притворяйтесь, мэтр Маркабрюн! Вы превосходно понимаете, что я хочу сказать. Никто никогда не видывал набожного жонглера и целомудренного наемника, да еще вдобавок чтобы вся эта добродетель расхаживала в гасконской шкуре…

Маркабрюн перестал улыбаться и ответил с пьяноватой серьезностью:

– Это потому, госпожа моя, что в нашем греховном мире одна только вера служит человеку щитом.
* * *

Вера, несомненно, – да: и щит она, и меч, и в непогоду укрытие, но из всех добродетелей любовь – наибольшая. И потому воистину избранными и в глазах Маркабрюна отчасти священными представлялись те, кто живет в любви, подобно тому, как все прочие живут во времени. Однако Маркабрюну, зачатому под горькой звездой, даже отраженный свет чужой любви ничего, кроме беды, не приносил.

Спустя седмицу или даже более того после памятного поединка трубадура с дамой де Лузиньян отправился сеньор Гуго в лес, и с ним были трое его удалых оруженосцев – Ламбер, Матье и Констан, один рыцарь – вассал сеньора Гуго, и Маркабрюн. Все они намеревались набить куропаток, которых затем и съесть испеченных с зелеными яблоками (для этого куропатку надлежит хорошенько ободрать и заменить ее внутренности яблоками; затем обмазать глиной, немного обсушить на солнце и запекать