Лидия (СИ)

— Но как вы сами оцениваете произошедшее на Венере? Вы думаете, эту трагедию можно было как-то предотвратить? Насколько вообще было необходимо военное вмешательство?

— Военного вмешательства не было, — сказал министр. — Но вмешательство было необходимо. Теперь сепаратисты показали своё истинное лицо. Земля и раньше находилась под угрозой, просто никто не задумывался об этом. А сейчас мы подготовлены и вооружены — и сделаем всё, чтобы защитить наших граждан.

— Но скажите, министр…

53

По одним каналам утверждали, что сепаратисты собирают для вторжения на Землю огромный флот, по другим — что произошедшее на Венере было тщательно спланированной операцией, а Патроклом намеренно пожертвовали, чтобы прикрыть массированный ядерный удар.

Я отписался от всех новостных программ.

Жизнь моя странно и стремительно изменилась. Несмотря на все уверения наших военных, я по-прежнему ждал, что в небе появятся корабли. Я был как больной, которому объявили, что ему осталось жить лишь несколько дней.

Я стал меньше общаться с Виктором. Я не читал новости. Я больше не ездил на старую квартиру, где умерла мать. У меня была Лида, и мне казалось — нет, я был уверен, — что в те дни она чувствовала себя точно так же, как я. Мы старались ценить то, что у нас было, и почти каждый вечер после занятий проводили вместе.

В институте объявили негласный запрет на любые спекуляции о трагедии на Венере. Преподаватели на лекциях больше не спешили радовать нас своими глубокомысленными теориями, в соцветии почти никто не писал о войне, и даже Соколовский стал, как в прежние времена, придерживаться программы курса.

Лишь однажды он позволил себе отвлечься.

— Нам всем сейчас нелегко, — сказал он в начале лекции о колонизации Венеры. — И я понимаю, что мой предмет в виду недавних событий привлекает немало внимания. У меня не было раньше возможности сказать вам об этом, но сегодня я отниму несколько минут от нашей лекции…

Соколовский встал перед учительским столом, вытянувшись и расправив плечи, глядя невидящим взглядом куда-то вдаль — прямо как министр обороны на той пресс-конференции, запись которой разлетелась по всей сети.

— Я очень рад, — продолжал Соколовский, — что последнее время в соцветии стало появляться меньше слухов и… провокаций, но иногда мне всё-таки приходится читать такие вещи от своих же собственных студентов, что мне становится стыдно из-за того, что я здесь преподаю.

Я сидел рядом с Лидой — на последнем ряду в поточной, — и она невольно потянулась к суазору, желая, наверное, проверить, что же так расстроило старика.

— Произошедшее на Венере, — говорил Соколовский, — это трагедия невиданного до сих пор масштаба. Жители Венеры — это не наши враги, это не противник, — Соколовский с видимым отвращением выговорил последнее слово, — это наши сограждане, такие же люди, как мы. Я уже не говорю о том, что почти два миллиона человек на Венере — граждане Земли, чьи-то родственники, жёны, мужья или дети, которые уже никогда не смогут вернуться домой.

Лида нервно теребила край экрана суазора, но не решалась открыть соцветие.

— В связи с этим, — Соколовский повернулся к аудитории спиной, как подсудимый, который не хочет слушать выносимый ему приговор, — становится так… жутко, когда понимаешь, что некоторые из вас верят в эти чудовищные провокации, всерьёз считают, что правительство санкционировало ядерный удар по планете, где живёт полмиллиарда человек.

Соколовский окинул взглядом затихших студентов и сложил, как при молитве, руки.

— Это просто неприемлемо, — говорил он. — Это ставит под сомнение всё, что мы когда-либо…

Лида качнула головой и, наконец, открыла свой суазор.

Она коснулась экрана пальцами, быстро пролистала какие-то сообщения и — замерла. Рука её застыла над суазором, а глаза испуганно расширились.

После занятий Лида была неразговорчива.

Она отказалась сходить со мной в кафе, сославшись на какие-то дела, но я всё равно вызвался проводить её домой. Мы молча дошли до станции, дождались поезда и всё так же молчали, сидя рядом в летящей над городом электричке. Я хотел спросить, что её так заботит, но сам боялся услышать ответ.

— Не стоило тебе со мной ехать, — сказала Лида, когда мы выходили на её остановке. — Возвращаться будешь в самый час пик.

— Это неважно, — сказал я.

— Я правда не могу сегодня. Встретимся завтра. Хочешь, можем сходить в этот твой любимый космический театр, хотя мы, наверное, там уже все программы пересмотрели.

— Мне казалось, он твой любимый, — сказал я.

Мы спустились с эстакады и остановились у пешеходного перехода. Горел красный. Я вдруг вспомнил, как бежал по этой улице с букетом цветов, будучи уверенным в том, что у нас остались лишь последние секунды до того, как всю планету накроет облако огня.

Я посмотрел на небо. Было ещё солнечно, но над городом сгущались низкие кучевые облака. Вечером обещали дождь.

— Что-то не так? — спросил я.

Лида покачала головой.

— Нет, — сказала она, — всё так. Я просто подумала…

— О том, о чём ты стараешься не думать? — спросил я.

— Да.

Загорелся зелёный, и мы зашагали через перекрёсток, подгоняемые командным голосом светофора.

— Думай, не думай, а ничего не изменится, — сказала Лида. — Ты вот сам думал…

Она не договорила.

— Ты знаешь, — сказал я, — наверное, я последнее время стараюсь, как и ты… Мы вместе, мы учимся на технологическом. К тому же скоро сессия — самый лучший способ прочистить себе мозги.

Лида рассмеялась.

— Кстати, твой друг…

— Витя?

— Да, он мне сказал, что ходят слухи… Ну, вроде как кто-то что-то подслушал или узнал через знакомого…

— В общем, как обычно.

— Да. Короче, он говорил, что исключений в этом году не будет, всех постараются вытянуть, разрешат неограниченное количество пересдач и всё такое прочее.

— Похоже, что они обходятся с нами, как с больными.

— Но ведь… — Лида коснулась рукой волос и как будто прикрылась от меня ладонью, — ведь в каком-то смысле мы и правда больны.

— В каком-то смысле? — спросил я.

— Ты думал, что будет, когда мы закончим? — сказала Лида. — Ведь эта ситуация… станет только хуже. Но даже те, кто всё-таки получит назначения…

— Мир уже никогда не будет прежним, — закончил я вместо неё. — Ты уже говорила.

— Но ведь это правда.

— Всё меняется, — сказал я. — Каждый день. Откуда мы знаем, что будет через три года? Три года сейчас — это…

— Целая жизнь, — сказала Лида.

— Целая жизнь, — сказал я.

Мы уже подходили к её дому. Я снова посмотрел на небо.

— Ты тоже… — вдруг спросила Лида, — ты тоже ждёшь, когда они появятся?

— На самом деле я верю тому, что говорят наши военные, — соврал я. — Оборона планеты, полная безопасность. Но это просто… сильнее меня… Знаешь, — я взял Лиду за руку, — мне однажды приснилось…

На мгновение всё вокруг потускнело — над нами пронеслась громадная тень скоростной электрички, скрывшейся за поворотом, поблёскивая горящими на солнце стёклами вагонов.

Лида остановилась, убрала волосы со лба и поцеловала меня в губы.

— Не говори, — прошептала она.

Я промолчал.

На следующий день мы пошли в космический театр и смотрели, как под громадным куполом образуется чёрная дыра. Планеты, солнца, созвездия превращались в пыль, исчезая в этой разверстой бездне. Сгинула целая галактика, погасли под куполом последние огни — над нами повисла давящая темнота.

Когда мы вышли из театра, Лида взяла меня под руку, прильнула ко мне и тихо, почти шёпотом сказала:

— Давай больше не будем ходить сюда.

52

Близилась сессия, финальные экзамены второго курса, а вслед за ними и долгие каникулы, а я всё не решался предложить Лиде съездить куда-нибудь вместе летом. Она так и не познакомила меня со своими родителями — в тот день, когда я приехал к ней с цветами, она была одна — и даже больше не приглашала меня к себе домой. Мы ходили вместе в кино, ездили загород, чтобы прогуляться по берегу реки, но иногда мне казалось, что Лида стесняется меня.