За дверью

— Судья? — я вспомнил, что именно так представила меня Цедария своим родителям.

— Да, Судья. На одном из ныне мертвых древнечеловеческих языков это имя звучит как…

— Калки?

— Совершенно верно. Но имя Калки ныне мало кому знакомо, тогда как о грядущем приходе Судьи слышали все, даже те, кто не верит ни в мифы, ни в нынешних богов. Судья придет… придет во гневе своем, чтобы наказать тех, кто погряз в грехах.

— Подождите-ка, — прервал я боблина. — Если в мире не останется НИ ОДНОГО праведника, то, значит, Судья накажет ВСЕХ?

— Вот тут начинается расхождение между религиями людей и боблинов. Боблинская религия настаивает именно на полном уничтожении всего мира. Люди создали более щадящую версию конца света. Согласно ей, Судья явится, чтобы наказать многих грешников и наградить избранных праведников. Его приход не означает абсолютного конца. Судья очистит мир, чтобы оставшиеся в нем праведники насладились всеми возможными благами и удовольствиями. Причем, разумеется, религиозные деятели утверждают, что спасутся лишь те, кто исповедует их единственно верное учение.

Алевтина сказала:

— Люди не так страшатся явления Судьи, потому что в их священном писании сказано: «Тот, кто знает за собой грехи, испытывает ужас, понимая, что пришел их палач. Тот, кто ведет жизнь праведную, радуется, видя, что явился заступник и защитник». А кто же считает себя грешником? Даже воры и убийцы, согласно доктрине человеческой религии, могут получить прощение грехов, если будут жертвовать деньги и ценности на церкви и храмы. Достаточно включить телевизор в какой-нибудь религиозный праздник, и в первых рядах молящихся обязательно увидишь главарей преступных группировок и членов Колосского правительства. Если самые главные преступники не считают себя грешниками, то что тогда говорить о более мелких правонарушителях?

Мыстр усмехнулся:

— Да, человеческая религия более терпима и не так бескомпромиссна. Кроме того, люди в большинстве своем далеко не так религиозны, как боблины. А в Колоссии, к тому же, семьдесят лет господства Уравнительной церкви, вообще, извратили понятия «греха» и «праведности».

— А во что верят оборотни? — спросил я.

Этот простой вопрос заставил родителей Цедарии заметно побледнеть. Справившись с волнением, Мыстр произнес:

— Не надо лишний раз упоминать об оборотнях.

— Но почему? Насколько я знаю, в современном мире оборотни имеют равные права с людьми и боблинами.

— Да, это так. История людей и боблинов тесно переплетена с историей оборотней. И в мифах они упоминаются довольно часто. Но тем не менее мы не любим о них говорить. Это не страх, это… как бы это назвать…

— Гадливость, — подсказала Алевтина. — Я бы назвала это гадливостью.

— Совершенно точное определение! — радостно согласился Мыстр. — Мы очень мало знаем об оборотнях. Долгое время люди и боблины уничтожали оборотней без жалости и сомнений. Оборотней боялись и ненавидели. А с точки зрения существ, называющих себя «разумными», это вполне достаточные основания для преследований и убийств.

Я подумал, что примерно так же истребители магов относятся ко мне. И оборотни помогают моим врагам, хотя, казалось бы, у нас имеется столько причин для сотрудничества. Но тут я вспомнил белесые трупы оборотней, когда они принимали свой естественный облик, и невольно передернул плечами, избавляясь от холодных мурашек, пробежавших по позвоночнику. Алевтина очень верно назвала это чувство «гадливостью». Я скорее поцеловал бы лягушку из болота, чем вступил бы с оборотнем в разговор. Но имел ли я право на подобное отношение к таким же, как и я, разумным существам? Конечно, они выглядели крайне неприятно и обладали недоступными мне способностями, но и сам я с точки зрения обычных людей и боблинов, скорее всего, казался чудовищем (не зря же это слово происходит от слова «чудо»). Я решил, что мне надо избавиться от многих предубеждений и заблуждений, которые могли помешать мне познать объективную истину.

Наверное, мою задумчивость Мыстр и Алевтина приняли за дремоту. А, возможно, они сами давно хотели спать и потому искали повод, чтобы закончить затянувшуюся беседу.

— Уже второй час ночи, — посмотрела на часы Алевтина. — Давайте-ка ложиться спать!

Я решил, что это вполне недвусмысленный намек, и поднялся с кресла:

— Да, мне пора.

— Куда же ты пойдешь?

— Ну, найду какую-нибудь пустую квартиру…

Алевтина быстро заговорила, стремясь меня убедить:

— Нет, мы не можем тебя вот так просто отпустить! Оставайся у нас! Ведь ты говорил, что Наул Назель появится только завтра вечером. Ты мог бы провести этот день у нас. У нас много книг. Я уверена, что они будут тебе очень интересны.

Мыстр поддержал жену:

— Конечно, оставайся! Я вспомнил! У меня ведь завтра нет занятий в школе. Я позвоню и отпрошусь. Сколько всего мне еще надо рассказать, сколько узнать!

Соблазн был очень велик. Я вспомнил про обширную библиотеку семьи Соображаевых и подумал, что смогу отыскать в исторических книгах что-нибудь такое, на что обычно не обращают внимания обычные люди и боблины.

Но для вида я продолжал колебаться:

— Мне не хотелось бы вас стеснять. Как мы все тут разместимся?

— О, с этим проблем не будет! — воскликнул Мыстр. — Обычно, когда у нас на ночь остаются гости, мы отдаем им эту комнату, а сами ложимся на полу в комнате Цедарии.

Я изобразил смущение:

— Но ведь Цедария давно спит. Стоит ли ее будить?

— Спит она, как же! — улыбнулся Мыстр. — Могу поспорить, что она не пропустила ни одного слова из нашего разговора.

Действительно, так оно и было. Несмотря на закрытую дверь, с помощью магии я давно заметил, что Цедария поставила в коридоре стул и расположилась на нем в пределах слышимости наших голосов. Наверное, она не раз уже следила за разговорами взрослых, раз родители так хорошо изучили ее привычки.

— Цедария! — крикнула Алевтина. — Готовь матрасы, подушки и одеяла!

Дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась сияющая от радости девочка:

— А можно, я тоже завтра не пойду в школу?!

— Нет! — хором ответили Мыстр и Алевтина.