Минск 2200. Принцип подобия

С трибуны вещали о благе народа и величии Империи.

Адриан Альена возвышался над толпой, в точности как Целест — над своими собратьями; высокий рост — генетический признак, как и рыжие волосы, и зеленые глаза. Целест отворачивался. Сходство слишком очевидно — он мог пригрозить шипами кринолиновой тетке, но не всему Виндикару.

Усиленный микрофонами, акустикой и экранами на столбах, голос разносился по Площади — чуть хрипловатый голос. Отец тоже курит, только не дешевые сигареты, а эбеновую трубку. Кто из толпы знает это? Целест знает, в девять лет он утащил из запретных апартаментов курительные принадлежности и потом три часа кашлял. Его не наказали. К нему относились словно к безнадежно больному.

А сейчас он мертв. Почти пятнадцать лет, как мертв.

Отрекся от отца, предал мать, проклят и изгнан.

И по-прежнему слышит голос, обещающий Империи Эсколер счастье, процветание и мир.

Приблизительно к «полуфиналу» — Альена повысил тон, суля гражданам покой и снижение налогов — появилась Вербена. Первыми ее ощутили мистики, Авис взмахнул руками, словно разбуженная внезапным ливнем птица. Рони очнулся от своей вечной полудремы, они переглянулись.

— Что такое? — Но Целест знал ответ. Все отчасти эм-паты… иногда.

— Скоро, — только улыбнулся Рони.

Целест ощутил дрожь в руке, и будто ломался карандаш — которым он зачеркивал дни, часы и секунды.

Почуяла Вербену и толпа — неявно, гигантской собакой прижала уши, завиляла хвостом. Очередной мобиль не сопровождали кони и люди на конях, он метнулся через проулки сине-серой полутенью. Кто-то замечал его, кто-то нет, но скорее чуял.

— Она уже здесь, — успокоил или наоборот добавил масла в огонь? Рони не был уверен, но в который раз улыбнулся, на всякий случай. — Только сначала… ну, понимаешь, официальная часть. Как всегда.

Первые годы — и первые празднества новолетия в Вин-дикаре, деревенский мальчишка, ошарашенный величием празднеств, с открытым ртом слушал Верховного Сенатора — может быть, готов был молиться, плюхнувшись в грязь округлыми коленями и окунув в лужу белобрысый лоб.

— …Как всегда, — повторил Рони, отмахиваясь от невидимой мухи или осы. Солнце лезет в глаза — желтое и горчит, как порченое масло, и с каждой минутой труднее закрываться от белого шума эмоций.

Почти за гранью выносимости.

«Я становлюсь слабее? Или, наоборот, сильнее — повышается чувствительность? И если так…» — Рони оглянулся на учителя; равнодушный к словам Верховного Сенатора и приближению Вербены, Глава Винсент держался чуть поодаль от сцены. Декстра что-то шепнула ему на ухо.

«Когда-нибудь спрошу, каково это — верхний уровень силы и бесконечный ресурс. Когда-нибудь. Наверное».

Толпа вздрогнула. Собака дождалась — напружинила мышцы, свесила язык, задергала колечком хвоста — быстро-быстро колотила себя по бокам, и готова была нестись к истинному хозяину.

Хозяйке.

Вербена медленно шла через толпу — без сопровождения, без стражей или личных охранников; Целесту пришлось подпрыгнуть и зависнуть на пару секунд — разглядел все-таки, и поползла переводная картинка — дежавю.

В точности как много лет назад в грязном притоне Кривоногого Джо. Сотня или многие тысячи — все равны перед богиней. Она завернулась в такие знакомые лепестки невесомой перламутровой ткани, под прозрачной одеждой угадывались очертания фигуры, темно выпирали соски, но Вербена не выглядела обнаженной — не более чем дерево или цветок.

По распущенным волосам разливалась синева — блики неизменной заколки. Целест облизнул губы: вот она, разница. В баре заколки не было. Сейчас — есть.

Люди отступали и улыбались вслед Вербене. Ни попытки потрогать, ни шутки непристойной вслед; по мере того, как проникала Вербена в толщу толпы, трезвели пьяные и утихали перебранки. Про трибуну с Верховным Сенатором не то чтобы забыли — но вполглаза следили, вполуха слушали. Казалось, Виндикар готов преклонить колени, в едином выдохе: богиня.

«Культурный феномен последних пяти лет», как цедят аристократы-критики в дорогих салонах и клубах; «Вельвет» сгорел, но многие остались. После абсента и таблеток тянет на философию, но истина — вот она, собачий хвост толпы и приглушенное повизгивание.

Восторг.

Сколько бы ни выступала, ни появлялась Вербена — никогда не приестся, никогда не отмахнутся от нее — вчерашний день, найдите чего посвежее.

— Она воплощенная, — проговорил Авис чужую фразу. Рони только кивнул и дернул Целеста за полу плаща: спускайся. С небес на землю.

Да, Вербена уже здесь. Не повод расходовать впустую ресурс — на глазах всей Цитадели, и Глав в частности…

Наверное, Рони просто завидовал.

— …все дурное из прошлого пусть останется там, а благое — возьмем же с собой в новый год, да восславит-ся Мир Восстановленный — Империя Эсколер и сердце ее — Виндикар, — последние слова Адриана Альены рассыпались в тишине. Впрочем, Альена улыбнулся «приемной дочери», кивнул стражам — они же изображали оркестр. С барабанами, трубами и литаврами; дикарская или бойцовая музыка.

То, что нужно, подумалось Целесту. То, что нужно, чтобы убедить объединиться… и говорить про Амбивалента.

Он обернулся к Главам, почему-то зацепился взглядом — ученый и теоретик, Флоренц и Гораций, «лучшие враги» синхронно сложили руки на груди. У Флоренца получилось почти величественно, Гораций же скукожился старым грибом, очки ползли к кончику носа.

Некоторых трудно изменить. Но можно попробовать.

Вербена двигалась медленно-медленно; приглядевшись, Целест понял, что идет она босиком. Притихшие люди и синхронное дыхание; часть Магнитов скептически гримасничает — особенно мистики; реальность расползалась в пыль, как иссхошая глина.

По той пыли и шла Вербена.

У Вербены розовые ногти и пятки. Узкие голени — на правой серебристый браслет в виде змеи. Змея — символ Гомеопатов.

Целест едва сдержался, чтобы не прокричать ее имя. По лбу сползла и затекла в уголок глаза капля пота, он сморгнул ее, как смаргивают слезу. Тем временем Альена и сенаторы покидали трибуну — сцену, добровольно уступая место истинной владычице — хорошо, что она просто девчонка, которая не предъявляет прав и не пытается диктовать волю. Вербена поднималась по грубо обтесанным фанерным ступеням; по-прежнему босая и перламутровая.

Она начала танец.

Пять лет осыпались обгорелой шелухой. Целест снова был там, в приземистом мокротно-сером подвале, пропахшем сивухой и застарелой грязью; и околдованный, взирал он на лунную нимфу — Дафну.

Все равно что снять кожу — вместе с возрастом, чертами лица, обидами, памятью и запекшейся под ногтями кровью, и шагать босиком — совсем как Вербена; вместо невинных круглых пяток — красно-белые полосы заголенных сухожилий, мышц. Пешком в рай. Босиком в рай.

Целест не дышал. Все, кто присутствовал на Площади, Большая Собака Виндикар, — тоже.

На «галерке» ругнулись — кому-то полезли на голову, и тут же умолкло — тонкой нитью стрельнула со сцены лента легкой ткани, лента и взгляд, словно вспышка в кромешной тьме. Вербена запрещала дышать. Вербена запрещала чувствовать что-либо, кроме своего танца.

Рони подумал, что власть всякого бога — или богини — жестока; но тоже протянул руку, пытаясь осязать разогретый плотный воздух. Замедленная ритуальная музыка с нотами жести вгоняла в транс, толпа повторяла за Вербеной каждое движение, пусть и получались вместо гибких фигур (ее позвоночник из проволоки, что ли, как-то удивлялся Тао) неуклюжие выпады. Вербена запрокинула голову назад, закрутилась, расстреливая пространство шелковой паутиной — знакомый трюк, перламутровые ленты разматываются, обнажая сердцевину. Упала на колени, изогнулась, — казалось, можно различить, как бьется под выступающими ребрами сердце; легко взмыла в воздух, описывая двойное сальто.

На занозистую поверхность сцены опадали ленты.

Вербена все-таки срывала с Виндикара кожу. В первую очередь — с себя и Целеста. Швами наружу — Рони знает, каково это. Прозрачность амебы, состояние первичной протоплазмы — ни мыслей, ни слов, ни личности; цельность.