Золотой шар

Возница и капитан вели лошадей под уздцы. Бараско и Костя подпирали телегу плечами и подкладывали под колеса камни. Впереди и сзади слышалось:

— Налегай!

Начался дождь — мелкий, нудный. Дорога вмиг стала скользкой и опасной. Телега едва двигалась. Вдруг раздалось:

— Ослабони!

За мгновение до этого «анцитаур» в кармане так нагрелся, что Костя вынужден был бросить телегу. И она подалась вниз. Это их и спасло.

Что-то тенью промелькнуло из-за поворота, черкануло перед лошадиными мордами, высекая искры, и пропало за краем обрыва. Раздался слабый крик и предсмертное ржание. Потом внизу среди острых вершин стали лопаться контейнеры. Даже с высоты было видно, как по скалам расползаются «ведьмины студни», отливая голубоватым светом, и еще какие-то твари. Были они розового цвета и походили на медуз. «Капканы» рассыпались, как горох. Хороши, хоть это не «рок судьбы», тихо радовался Бараско, иначе побило бы всех молниями.

Костя так вымотался, что ему было все равно, сорвется он в пропасть или нет. Ему уже казалось, что он всю жизнь карабкается по этому бесконечному обрыву. Ноги дрожали, а руки казались деревянными. Голод сменился беспрестанно сосущей тупой болью. И когда ему уже казалось, что силы окончательно оставили его и он вот-вот упадет, капитан сказал:

— Прибыли… Тпру-ру-уу…

Костя упал прямо под колеса неподвижной телеги и притворился мертвым. Пусть тащат таким, подумал он, больше ни шага не сделаю.

Подошел Давыдов:

— Сейчас передохнете, и еще километра три до тех окраин.

Он не признал в вознице капитана Березина, который его изображал, нарядившись в его же одежды. Сам возница давно перекочевал на острые скалы во время суматохи.

— Хорошо, — ответил Бараско, хотя его левая рука застыла на цевье автомата, лежащего в телеге.

Ему не терпелось разрядить его в вождя-предателя. Как он ловко спелся с америкосами, думал Бараско.

Давыдов, сияя, как медный тазик, ушел, сказав напоследок:

— Я буду сам руководить разгрузкой.

— Что ты делаешь? Что ты делаешь? — зашипел Бараско.

— Лошадей жалко, — ответил капитан Березин, разрезая подбрюшники и снимая хомуты.

— Брось!.. Брось!..

Березин уперся, и они стали пререкаться. Мимо проезжали телеги. Туземцы в них были измучены и ни на что не обращали внимания. В довершении ко всему синхронно запели «кудзу»: здесь, там и в отдалении, ни разу не сбившись в какую-то механистичной и синхронной мелодии. Все остальные звуки пропали, смолкли перед величием чарующей музыки хорала улиток.

Костя пополз в сторону. Ему страшно хотелось спать и одновременно он был возбужден от мысли, что участвует в жуткой затее. Это же глупо, думал он, взять и просто так разбросать ловушки. Я не хочу, чтобы кому-то оторвало ногу или кто-то заживо сварился в «аттракте». Но ведь именно это я и делаю вместе с Бараско и капитаном. Я хочу домой, хочу, как все нормальные люди, ходить к девяти на работу, просиживать штаны в теплом, сухом помещении, где тебя никто не преследует, где безопасно, уютно. А еще наше метро! Как приятно трястись в нем. Я раньше не обращал внимания. Всю жизнь буду ездить в метро! А еще мне не нравится, когда в меня стреляют, а когда меня хотят съесть мерзкие непонятные сущности, пришельцы с других планет, меня охватывает ужас. Когда же все это кончится?!

Костя сел и огляделся. Впереди, как ртуть, петлями мерцала река Припять, а за ней на фоне закатного небо возвышались гигантские трубы ЧАЭС и Саркофаг. Все мертвое, бессловесное и главное — бессмысленное. Ведь сколько бы мы здесь ни толклись, ни производили разные свои действия, все равно ничего не изменится, все равно мы ничего не поймем, словно нас втянули в бесконечный хоровод событий, из которого выйти невозможно. Это выше нашего сознания. Нет цели — конечной и понятной, словно она вне понимания человечества. Это человечество пытается создать ситуацию и приспособить ее под себя, а цели нет. На самом деле, все крутится и без нас, словно ничто не имеет смысла! Как я устал!

«Кудзу» смолкли — все сразу, как одна. Должно быть, они переводили дыхание.

— Костя, ты где?! — спохватился Бараско.

— Я здесь! — ответил Костя и пополз назад, как верный пес.

— Держи! — Бараско бросил на землю оружие и разгрузку с рожками. — Уходим!

— А как же?.. — Костя, покачиваясь, встал на четвереньки.

Спина отваливалась. Руки не слушались. В голове царил бардак.

— Все уже!

Костя не понял, что значит «все уже». Он распрямился и, едва переставляя ноги, подошел к телеге. Невдалеке стояли усталые лошади и с укором смотрели на людей.

— Кыш! Кыш! — сказал Костя и заглянул в телегу. Контейнер с «дровосеком» был вскрыт, и сквозь испаряющийся азот Костя разглядел металлические шары. «Вихри» даже не распаковали. Не сочли нужным. Достаточно было одного «дровосека». А их было не меньше сотни.

— Идем же! — потянул его за собой Березин и с каким-то сладострастием добавил: — Сейчас рванет!

Зачем? — тупо подумал Костя. Зачем? Уничтожаем туземцев только потому что у них вождь-ренегат, только потому что сюда приперлись американцы. Надо им объяснить, что это не их территория, и они уйдут. Что они, не люди?

Вдруг сено в телеге заполыхало. Капитан, от которого пахнуло бензином, кинулся прочь, и Костя с Бараско — следом. Лошади шарахнулись в темноту.

— Горим! — истошным голосом закричал кто-то.

— Куды?! Куды?!

— Держи, гадов!

Капитан, который бежал впереди, развернулся так резко, что Костя едва уклонился. Пули просвистели совсем рядом. Взорвалась граната, и крики раздались громче — и справа, и слева. Капитан стрелял на звук. Окружают, сообразил Костя и тоже кинул две гранаты РГО. «Бах!» Хлопок! «Бах!» Хлопок! Завоняло так, что невозможно было вздохнуть. Костя закашлялся. На мгновение все стихло. Потом там, где горела телега, рвануло — раз, другой, и исподволь поднялся такой страшный и животный вой, которого Костя в жизни не слышал.

«Дровосеков» разглядеть было невозможно — слишком быстро они орудовали своими ковшами, зато «вихри» всасывали туземцев, как воронка в ванной всасывает пену и грязь. Они их нагоняли, мечущихся в панике, и выпивали соки за счет разницы давления. После каждого человека вихри только увеличивались в диаметре. Потом они стали сливаться друг с другом, и над Припятью повис один огромный торнадо.

«Анцитаур», понял Костя, «анцитаур» нас оборонил. Слава судьбе. Слава Зоне!

* * *

— Разговорчики! — одернул всех Калита и замер.

На перекрестке в развалинах горел костер. А вокруг сидели люди.

— К бою! — успел крикнуть он.

Они плюхнулись в пыль прежде, чем над ними повисла, как лампа, ракета на парашюте. Она долго плыла, заливая все окрест мертвенным светом, и еле заметный ветерок тянул ее в сторону кварталов, обращенных к сухой реке.

Им было страшно. Они были как на ладони — со своими рюкзаками и ковриками, притороченными у кого сверху, у кого снизу. Но пока горела эта лампа, никто даже не шевельнулся.

Как только на улицу пала черная тень, Калита что-то увидел в оптику АК-74М и скомандовал:

— Отбой, свои, кажись. Ученые, что ли? Хер поймешь!

— А я уже чуть было не полоснул, — с облегчением признался Венгловский, садясь и клацая затвором пулемета. — Вот была бы каша.

— Я тоже, — нервно сказал Жора Мамыра. — Я уже собрался выстрелить из подствольника. Вот была бы хохма!

— Хохма, не хохма, — устало сказал Калита, — а глядеть надо в оба! Повезло кому-то.

— Не пойму я этих ученых, — подытожил Дубасов. — Шляются там, где нормальный человек того и гляди загнется.

— Э-э-э, — осуждающе произнес вертолетчик Чачич. — Что ты понимаешь в колбасных обрезках? Кто науку-то будет двигать? Только чокнутые! — и почему-то посмотрел на профессора Гена.

Сам же Александр Ген молчал и возился с рюкзаком — у него отстегнулся коврик. Но через секунду он словно проснулся и спросил:

— Так это что, наши, что ли?

— Ну… — не очень дружелюбно ответил кто-то. Жора даже, кажется, хихикнул. Но Ген не обращал внимания на такие мелочи. Он был выше житейских дрязг.