Отступник

―

Что, осмелел? Вчера чуть в штаны не наложил, а сегодня понял, что тебе смерть не грозит и разговорился?

―

Да?! — возмутился наследник. — А кто на меня автомат направил? Предательница! Из-за тебя мы в плену!

―

А ты бы не сдавался, а взял и погиб с оружием в руках, как положено воину. Что автомат-то бросил?

―

Чё ты, мать, несешь, — поморщился Артур, — мы просто жертвы обстоятельств. И я поступал хладнокровно и рационально...

―

Ра-ци-онально, — хмыкнула, передразнив парня, девушка. —

Настоящий

воин если и обгадится, то рационально и хладнокровно.

―

Слушай, не цепляйся к словам...

―

А если тебя захотят завербовать, — перебила мужа Аня, — ты рационально и хладнокровно согласишься?

―

Мля, ну ты святого запаришь... Чё за вопросы такие?

―

Нет, в самом деле, — девушка изобразила любезную улыбку, — вот

скажут

тебе: убей жену и иди спокойно в свой Лакедемон, будешь нас информировать, а если вздумаешь врать, мы тебя сдадим, как предателя и убийцу,

ты

согласишься?

―

Слышь, перестань пургу гнать, — разозлился Артур.

―

А я вот согласилась бы и убивала бы тебя медленно. Я бы сперва твои причиндалы отрезала,— мечтательно протянула Аня, глядя, как Артур наливается злобой; на душе у нее повеселело: она все-таки смогла вывести мужа из равновесия. — А потом...

―

Слушай, ну, сколько можно. Ой мля... ну, подумаешь, один раз переспал с рабыней нашей... Имеет право воин расслабиться?

―

Не знаю, что там решат насчет нас, но хотя бы один раз я тебе все выска

жу! —

лицо Ани пошло красными пятнами. — Ты не воин, ты петух помойный! Ты, козлина безрогая, перетрахал всех шлюх Лакедемона, ты, забыл, тварина, как предлагал мне втроем, с этой рабыней? Ты, мразь гнилая, поганый язык, растрепал на всю общину, что мы чёрт-те что вытворяем! Мне уже в глаза людям смотреть было стыдно. Но я теперь тоже всем подряд давать буду!..

―

Да ты... сука... мля... — Артур, вытаращив налившие кровью глаза и сжав кулаки, вскочил с лавки. —Я тебя щас удушу... давно пора, мля...

Очень большая комната, с почти полностью сохранившейся потолочной лепниной, с тремя высокими окнами и картинами, развешанными по стенам, оставляла впечатление торжественной грусти по давно ушедшим временам. Посередине стоял круг из семи резных стульев с гнутыми ножками. На них расположились шесть человек.

Кислов рассматривал своих визави, переводил взгляд с Леонида Дрожжина на его сына Сашу, молодого, коротко стриженного шатена; потом на интеллигентного старичка с нерешительным выражением лица и седовласую женщину с печальным взглядом. Эта пара, так называемые «прощенные из людей», являлась на заседания Небесной Канцелярии всегда, не пропустив ни одного. Толку от «прощенных» было немного, но их присутствие с одинаковой готовностью терпели все. Они были похожи на два оставшихся во рту зуба мудрости, которые сами уж не могли жевать, но на которые навешивалась новая стальная челюсть.

―

Ну, где этот колдун? — вождь скорчил недовольную гримасу.

―

Сейчас подойдет, — успокоил его судья, а затем обратился к молодому человеку:

―

За Олегом кого решили послать?

―

Не волнуйся, отец, Каур напросилась в вестовые, — ответил тот, улыбнувшись.

Одна из дверей распахнулась, и в зал ворвался шаман. Одет он был во все те же рваные рыбацкие штаны и дополнил костюм майкой.

―

Надо же, — скривился в саркастической ухмылке Кислов. — Сам Ян Заквасский пожаловал! А почему ты в таком виде приперся? Мог бы вообще голяком явиться.

―

Из уважения к Небесной Канцелярии я по такой жаре надел майку. Но если ты разрешаешь, я в другой раз предстану перед тобой обнаженным, —

парировал шаман. — Хотя нет, во-первых, здесь присутствует несравненная Ольга Михайловна, а, во-вторых, боюсь, если ты увидишь мою штуковину, то тебя перекосит от зависти.

―

Ты себе льстишь, — голос вождя был нарочито добродушен, но зеленые глаза сверкнули холодной злобой.

― 

Хочешь, померяемся? — развел руками Заквасский.

―

Ян, хватит! — судья с укоризной наблюдал за этой сценой. — У нас на повестке серьезный вопрос, который будет иметь далеко идущие политические последствия. Так что меряться пока отложим.

―

Вот тут, мой дорогой друг Лёня, ты совершенно не прав, — усевшись на стул, Заквасский закинул ногу за ногу. — Любая политика — это прежде всего закулисная, а иногда и прилюдная демонстрация альфа-, бета- и прочими самцами половых органов друг другу. Размер боеголовки имеет решающее значение. На том сверхдержавы и стояли. Так было, так есть и так будет вовек.

Участники заседания с разной степенью осуждения смотрели на шамана, и только Саша, отвернувшись, прикрыл ладонью рот и нос, пытаясь не засмеяться.

―

Ян, — Леонид поднял ладонь, — пожалуйста, перестань.

―

Я молчу, — Заквасский прижал указательный палец к губам. — Просто я сегодня забыл, что у нас ведь общество равных, и у всех все должно быть одинаковой длины, толщины, глубины и упругости.

―

Скажи лучше, почему опять нет Инессы? — сказал вождь, закрывая балаган. — Она пропускает уже четвертое или пятое заседание. Это ведь ее гражданский долг, даже привилегия. Она одна из немногих, кто может заседать в Небесной Канцелярии.

―

Моя возлюбленная жена, — ответил шаман, — очередной раз страдает мигренями. У нее вообще как речь заходит об исполнении долгов, все равно каких, гражданского или супружеского, начинает болеть голова.

Дрожжин закрыл лицо рукой, а его сын, не выдержав, прыснул со смеху.

―

Ну ладно, — Кислов пропустил мимо ушей очередную шаманскую остроту. — Ее личное дело. Тогда начнем. Как все уже знают, в наш город прибежал просить убежища парень из Лакедемоновки, что располагается на самой западной точке полуострова, если кто забыл географию. Его дочка, что несказанно меня радует, самая настоящая нуклеарка, хотя и родилась не в нашей общине. Поэтому убежище для нее и для себя беглец получил. Так же мы захватили в плен его преследователей и теперь надо решить: что с ними делать? Мы можем их убить, либо отпустить на свободу, либо оставить в плену. Саша, мы тебя слушаем, — вождь указал на молодого шатена.

Такой порядок был принят уже достаточно давно: сначала говорил сын судьи, как самый молодой, потом «прощенные», следом за ними Дрожжин и Заквасский, и, наконец, завершал прения, подводил итог и выносил решение сам Кислов.

―

Мне кажется, — сказал Саша, став предельно сосредоточенным, — что не имеет уже особого значения, что мы с ними сделаем, а подумать надо о другом:

раз

один отряд сумел добраться до Таганрога, то и для других это не составит

проблемы.

Поэтому нам следует готовиться к будущим встречам. И эти встречи, судя по взглядам наших соседей, наверняка не будут мирными. А пленным предлагаю дать свободу выбора уйти или остаться. По крайней мере, вы нас учили, что людям надо предоставлять выбор.

«Прощенные» были весьма испуганы перспективой новых посещений города отрядами воинственных захватчиков.

―

Но ведь у нас нет как таковой тюрьмы, где их содержать? Ведь и в подвале они не могут все время находиться... Но, может быть, не совсем разумно и отпускать этих пленных? Какую еще напасть они приведут, если их отпустить? — высказалась Ольга Михайловна.

Седовласый старичок с аккуратно стриженной бородкой решительно высказался против кровопролития.

Следующим должен был говорить Заквасский, но шаман уступил свою очередь судье.

―

Вот, мой сын полагает, что война неизбежна, что она произойдет в любом случае. У меня в этом тоже нет сомнения, — Дрожжин прокашлялся и заговорил как обычно, мягко и спокойно: — Да, Саша, ты прав, с самого детства мы учили вас, что, по возможности, каждому разумному существу нужно давать выбор. Но также мы рассказывали вам о таком понятии, как необходимость. Существует необходимость быть жестоким к одним во имя милосердия к другим. Эти двое знают, где мы живем, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: глупо давать врагу возможность подготовиться и точно спланировать нападение. Поэтому я решительно не согласен с вариантом, что пленные когда-нибудь покинут Запретную зону. Уничтожение юноши и девушки, конечно, очень печальная, но жестокая необходимость во имя сохранения жизней наших детей.