Сельва не любит чужих

Запрокинув лицо, она несколько мгновений ошалело, с безумной, безрассудной, исступленно-счастливой верой пристально смотрела на него.

А после обрушилось ничто.

Ни мыслей, ни слов, ни слез, ни всхлипов. Лишь синее озеро и небо высоко-высоко над головами, а еще – песок, белый, мелкий и мягкий…

Было тяжкое, слитное дыхание, и стук в груди, и тонюсенький, комарино дребезжащий звон в висках.

И только. И все. И ничего больше.

Разве что в невозможном и немыслимом далеке, в иных мирах завистливо и жалобно, как перед погибелью, галдели громогласные пестрые птицы…

У своих глаз он видел ее глаза. Они были больше, чем у всех людей, глядящих на звезды, сколько ни есть их в мире, звезд и людей…

Все было знакомо, и все вдруг оказалось впервые. Он, видавший многое, трясся, словно мальчишка, и Гдлами сама, рыча гневно и нежно, рванула его к себе, заставляя решиться на самый последний шаг, после которого уже не будет возврата.

Он содрогнулся и глухо застонал, ощутив вкус того, что с этого мгновения уже не было для него запретным….

И короткий, болезненно-торжествующий вскрик вырвался в Высь, намертво и навеки перечеркивая странные времена, когда они оба, он и она, были не вместе.

А потом, когда все кончилось, Дмитрий просто лежал, не думая ни о чем. Для этого будет время. А пока с него хватало счастья, огромного и незнакомого. Вот – он, а вон – звезды, выступающие в темнеющей синеве, и разве этого мало, если рядом, посапывая, пригрелась дремлющая Гдлами?

Лишь звезды видели, что вождь дгаа улыбается. Теперь-то Гдламини знала наверняка, отчего взъярилась на нее Гневная Тальяско, и девушка тихо молилась, прося прощения за то, что растревожила покой Великой, хотя могла бы сообразить и сама.

Ведь все, оказывается, так просто!

Если женщине плохо оттого, что ее мужчина недогадлив, достаточно всего лишь поговорить…

Глава 4

Каждому – свое

1

ВАЛЬКИРИЯ. Шанхайчик. 29 января 2383 года

В замкнутом помещении выстрел оказался неожиданно громким, и полутемная комнатка наполнилась синеватым, остро пахнущим пороховым дымом, неторопливо потянувшимся к маленькому, в две мужские ладони, оконцу…

Искандер Баркаш продул ствол пистолета, сунул массивную железяку за пояс, потрепал по загривку напуганного грохотом, прижавшегося к земляному полу щенка. На застреленного не посмотрел. Вместо этого прошелся взглядом по остальным, ненадолго задержавшись на тех лицах, которые показались ему не особо довольными. Нет, не было таких. Все сидели и сосредоточенно попыхивали вонючими самокрутками. Словно ничего не произошло. В сущности, так оно и было. В Шанхайчике такие вещи случались часто и никого особо не удивляли.

– Хорошо. С этим разобрались, – сказал Баркаш, бережно оглаживая жесткую полуторанедельную щетину, за время инспекционной поездки по выселкам уже начинающую становиться бородой. – Что там у нас еще на повестке дня? – Он наконец удосужился покоситься на распростертое тело и пожал плечами. – А ты, Проф, садись и строгай маляву для бугра…

– Разумеется, господин инспектор, – поспешно, даже с некоторой излишней суетливостью отозвался Профессор. – Как обычно, инсульт? Или будут особые указания?..

Баркаш пожал плечами.

– Какие тебе еще указания? Пиши, как обычно, не мне тебя учить. Кто тут у нас Профессор, – соизволил пошутить он, подмигивая слободским, – ты или я?

Сидящие за столом, уставленным жестянками с остатками привезенных Баркашом консервов и банками пойла, угодливо захихикали.

– Понимаем, ваш-ство, понимаем, не извольте беспокоиться, – закивал Проф, уже успевший вытянуть из-за пазухи пучок гусиных перьев, скляницу с чернилами и крохотный засаленный блокнот, хранимый по причине безбожных цен на бумагу близ самого сердца. – Сей вот момент все и сделаем, как укажете-с, единым мигом…

Неразборчиво бубня себе под нос, он распахнул блокнот на чистой странице, умокнул перо в чернильницу и принялся быстро писать, время от времени вскидывая к закопченным потолочным балкам испещренное красными прожилками лицо, словно прося кого-то невидимого о подсказке.

В такие мгновения пенсне, туго насаженное на крупный пористый нос, вдохновенно взблескивало, и Профессор на какое-то время становился не таким, каким его знали присутствующие, а совсем наоборот, вполне похожим на человека и даже не просто человека, а человека, в определенной степени заслуживающего уважения.

– Э-э-э… М-м-мэ… – бурчал он, строчка за строчкой выводя на серой бумаге мельчайшие, словно бисерные, письмена. – Это, значит, мы вот так, а вот это мы, соответственно, эдак… и отличненько, чудненько, и… Готово! – возгласил Профессор с ликованием в голосе. – Изволите проверочку-с?

– Валяй, – доброжелательно кивнул Баркаш. – Читай, писака!

Не было в этом особой необходимости, потому как уж что-что, а дело свое Профессор знал отменно. И исполнял его на совесть. За что, собственно, и был кормим всей слободкой уже пятый год, с тех пор, когда был изгнан он с плавильных мастерских по причине полнейшей неспособности к любым разновидностям созидательного труда.

Бумажку можно было принимать не заслушивая. Но очень уж забавляли Искандер-агу заковыристые словеса, большим докой по части которых заслуженно считался меж слободских очкарик.

Оживились и прочие.

– Читай, читай, – донеслось из полутемного угла. – Не тяни, братуха!

Профессор, просияв, приосанился.

– Свидетельство о смерти! – провозгласил он тоном внушительным и несколько высокопарным.

Сидящие за столом оживились, одобрительно зашушукались.

Начало им явно пришлось по душе. Даже невозмутимый Баркаш не удержался и покрутил головой, безмолвно выражая восхищение: ну, мол, чертяка, эк завернул!

Проф гулко высморкался.

– Сим удостоверяется, – пенсне его торжественно сверкнуло, – что Бабаянц Тигран Лазаревич, тридцати пяти лет от роду, гражданин Галактической Федерации, уроженец Конхобара, – сделав паузу, Профессор сурово нахмурил брови, словно приглашая всех окружающих стать свидетелями особо выдающегося события, – действительно скончался числа двадцать девятого месяца января года две тысячи триста восемьдесят третьего по общегалактическому исчислению. – Голос его сделался почти зловещим. – Причина смерти, – палец Профессора указующе вознесся ввысь, – coitus perversionalis mortales generaliosa, о чем в книге записей актов гражданского состояния сделана запись за номером двенадцать дробь триста восемьдесят три…

Закруглив период, Профессор мастерски выдержал еще одну, на сей раз невыносимо тягучую паузу.

– Настоящая копия выдана для вручения Его Высокоблагородию главе планетарной администрации планеты седьмого стандартного класса Валькирии, господину действительной службы подполковнику Эжену-Виктору Харитонидису с целью дальнейшего информирования соответствующих инстанций! Подписано!

Последнее слово Профессор едва ли не прокричал.

– Подписано: мэр вольного поселения Новый Шанхай, председатель управы представителей электората, доктор искусствоведения, профессор Анатоль Гэ Баканурски!

От натуги на висках его вздулись жилы и горло, не выдержав, высвистело замысловатую руладу.

Несколько минут сидящие за столом потрясенно молчали.

Затем один из них, украшенный синей татуировкой «Пуркуа па?», пересекающей морщинистый лоб, развел руками и выразил общее мнение:

– Ну ты даешь, Проф! Тут ни убавить, ни прибавить…

Смущенный и гордый, Профессор потупился. Ему было весьма, весьма приятно, однако он пока боялся радоваться, поскольку все еще не высказал мнения Баркаш-ага.

Однако же Искандер Баркаш не собирался оспаривать очевидного.

– А что? По-моему, вполне ничего, – хмыкнул он и, засунув руку в кожаную поясную суму, извлек оттуда банку консервов. – Лови, Проф. Лопай. Заслужил, подлец…

Сопровождаемая дюжиной завистливых глаз, банка улетела к награжденному, была неловко изловлена и поспешно водворена за пазуху, от греха подальше.