Родительский день

красную свинарку?

Коготки сжались, едва заметно, — но вокруг наиболее чувствительного места, вокруг самого кончика объекта своего приложения. Тот, напуганный и шокированный таким поворотом событий, попытался сжаться, уменьшиться, втянуться, — как голова напуганной черепахи втягивается внутрь панциря. Коготки усилили напор — совсем чуть, но Кирилл зашипел от боли.

И все закончилось.

Рассудочный голос сменился горячим шепотом: «Не бойся, малыш, я пошутила…», коготки бесследно исчезли, в дело вновь вступили пальчики, и, немного спустя, — влажные, нежные губы и шаловливый язычок; изобиженная часть тела обижалась недолго, приняла безмолвные извинения, и быстро восстановила физическую форму и боевой дух, и казалась вновь готовой к самому решительному наступлению, вернее — к самому глубокому вторжению…

Но внутри Кирилла что-то сломалось. Что-то пошло глубокими трещинами и рассыпалось на куски…

Физические последствия не задержались. Оказавшись на Марине, постанывающей, отвечающей энергичными встречными движениями, — он выбивался из сил, но никак не мог кончить.

Придется симулировать, решил он спустя несколько минут (или часов? чувство времени утерялось…) Благо жена свое получила, а то ведь недолго дождаться второй серии скандала: значит, я тебя уже не возбуждаю?!!

Не успел. Марина все поняла (попробуйте-ка что-нибудь от нее утаить, хоть в жизни, хоть в постели), но отреагировала на удивление лояльно, прошептала: «Устал, бедненький…» Аккуратно коснулась огромной шишки на лбу: «Это она виновата, проклятая лиса… Ничего, сейчас моему Кирюше будет хорошо…»

Уложила стремительно теряющего эрекцию Кирилла на спину, опять пустила в ход пальцы, губы… И, когда муж вновь оказался относительно готов к любовным подвигам, — оседлала его, широко расставив бедра.

Кирилл почувствовал, что пальцы супруги направляют его не туд а, — в иное отверстие, очень узкое, очень тесное, обычно запретное в их ночных играх. Удивился — после нескольких первых опытов Марина отказалась от анального секса, чересчур для нее болезненного.

Вот и сейчас — не убирая руку, двигалась медленно-медленно, осторожно-осторожно, словно хозяйка, томящая гостя на пороге — и не знающая, пригласить внутрь или нет.

Потом вдруг одним движением буквально насадила себя на вздыбленную плоть Кирилла. Застонала — скорее от боли, чем от удовольствия. И затем, во время убыстряющихся ритмичных движений, стоны не прекращались.

Груди — острые, с крохотными сосками — трепетали в такт толчкам над лицом Кирилла, как плоды, которые никак не удается стряхнуть с ветки дерева. Он протянул к ним руки, ладони наполнились упруго-мягким, пальцы осторожно взялись за соски… «Не так! — яростно пошептала Марина между стонами. — Сильнее! Не бойся!» Она порой любила ласки грубые, болезненные, — похожие на ласки насильника, больше возбуждающие его самого, чем жертву… Кирилл не стал отказывать: стиснул сильно, выкрутил соски пальцами — стоны стали громче, и, кроме боли, теперь слышалось в них наслаждение.

Было