Орфей

— Игорь, зачем вы?

— Тайну? Какую тайну? Знаете? Кто это — я? Нет, не только глаза, он весь был словно остекленевший. Пятясь, я отошел, уселся за столик.

— И он знает! И! Как верно сказано. И он тоже!

— Вовик, помолчи!

Ларис Иванна что-то быстро ему зашептала. Бледный кивнул, нетвердо поднялся из-за стола. В свободной руке Ларис Иванна уносила тарелку с пирожными.

— Один твой Саша Правдивый не знает. Хамло. И Барабанов, но ему наплевать. Ты ему не требуешься. Он счастливый. Вольтер, став импотентом, сказал: «Наконец-то это перестало меня отвлекать!»

— Вовик!

Их голоса удалились. Я пил минералку местного разлива с этикеткой «Яицкая». Ну чтобы Кузьмич чего-то не знал, это вряд, ли. А высказывание приведенное принадлежит не Вольтеру. Ситуация и слова в истории имели место, но сказал их не Вольтер. При определенных обстоятельствах можно согласиться. Слава Богу, я еще не в таких обстоятельствах.

Завтрак прошел спокойно. Братцы-кролики утыкались каждый в свою кормушку. На этих днях я выдумал себе развлечение — стал перебирать блюда из меню одно за другим в алфавитном порядке. Видимо, из чувства скрытого протеста, начав с конца. Пока мне предлагались яйца во всех видах, яблоки в тесте, яблочные оладьи, яблочный пай, но вчера на обед уже были щи, а на второе очень вкусная штука под названием «юц» — телячий сычуг, фаршированный гречкой с луком, обильно сдобренный кубиками мяса и сала. На такой кормежке мы все тут должны через три месяца выглядеть, как Ларис Иванна.

Я поковырял кашу-сечку (она ведь называется «ячневая») и проговорил тихонько, чтобы никто не услышал:

— Из чувства скрытого протеста…

Вот и возможный смысл, отгадка побудительных мотивов всех моих товарищей по сытому плену. Отчего им скрытничать, голову мне дурить, а то и — я вспомнил, как заявился все-таки к Наташинашиному крыльцу и нарвался на ее, как у рассерженной кошки, шип, — а то и проявлять открытую враждебность. Поправился: не всех. Трое из семерых вызывают у меня подозрения, и еще один — серединка-наполовинку. Выходит, пятьдесят на пятьдесят. Фифти-фифти. Так?

Выходит, так, шепнул мне на ухо неведомо откуда вынырнувший Винни-Пух. Это еще цветики, шепнул, погоди, когда совсем тебя достанет, вполне можешь удариться в преднамеренно рискованные опыты какие-нибудь. Преступать все и всяческие запреты. Определение существует — «реакция дьявольского своеволия», самое что ни на есть научное и серьезное и официально употребляемое. Больные гемофилией, например, к такому сильно склонны. Им малейшего ушиба беречься надо, а они вдруг начинают на голове ходить. Так и ты.

Ну, завел. Без тебя знаю.

Только не выйдет у тебя ничего. Тут эту стадию все проходили. Это небось предусмотрено, чтобы вреда нам, драгоценным, не причинилось. Так что не рыпайся лучше, бесполезно. Запрещено.

Заткнулся бы ты. Какие запреты… хотя, погоди-погоди, чего там Наташа Наша пищала?

Вот-вот, сказал Винни-Пух. И вздохнул.

— Игорь, — позвал от дверей Правдивый. Оказывается, все уже закончили и ушли. Как теперь стало принято — без шума и незаметно. После моего «отчета о проведенных переговорах» в столовой воцарилась гнетущая атмосфера. Я был тому причиной, сообщенное мною, еще что-то, но шутки, смех, оживленные разговоры прекратились. Единственное место наших общений в, так сказать, полном составе сделалось больничным коридором, где родственники ждут приговора хирурга, и никто почти не сомневается в словах, которые он скажет, выйдя к ним. Не сомневается и не надеется.

— Что тебе? Иди спокойно, я запру, если полагается.

— Полагается, чтобы тот, кто приглашение передал, проводил до самых Ворот. Идемте, Игорь Николаевич.

— Ну, раз полагается… — Я торопливо доглотал «ця» — калмыцкий чай, отвратительное пойло из прокипяченного в молоке чая, сливок, масла и перца с лавровым листом.

Правдивый окончательно сбросил личину шоферюги неотесанного. Не понять, для меня он так старался либо и до моего появления играл, а теперь просто надоело. «Попробуйте с ним об электронике поговорить, о компьютерных заморочках», — советовал про Правдивого Юноша Бледный Володя. А вот не буду. Подглядывать да сплетни собирать мне интересней. В вечер, когда осчастлививший Наташу Нашу Сема упился своим гонораром, отдыхая на ступеньках, Наташенька, например, с блестящими очочками и блестящими под очочками глазками гуляла с Бледным после ужина. Под ручку держала и разговаривала оживленно. По второму разу ей захотелось? О чем говорили, не знаю, подобраться не удалось. А с Правдивым на подсказанную тему говорить не буду потому еще, что в основном пришлось бы глядеть ему в рот и кивать. Что я там знаю, научился, как дрессированный шимпанзе, в клавиши тыкать…

— После твоего появления я уже четвертый, кого дергают, — сказал Правдивый. — Наташку, Вовку, тебя и меня. Никогда так раньше не было. Нас в покое уже полгода как оставили.

— За кого ты здесь? Завхоз?

— Комендант и сестра-хозяйка в одном лице. Повариха и кастелянша.

— Тогда уж и Господь Бог Саваоф, — попробовал я пошутить.

— О нет, эта вакансия не мной занята.

— Кем же? — Я решил применить к нему способ, сработавший на Кузьмиче и Бледном. Пусть выскажется против кого-нибудь, если у него накипело. Мы уж отделим злаки от плевел. Но Правдивый меня перехитрил:

— А ты сам-то как думаешь? Вы вообще думаете, Игорь Николаевич, или способны только костры в неположенных местах разводить? Мне казалось, что писатели иногда шевелят мозгами. Если не по собственному желанию, так в силу профессиональной необходимости. Но я далек от вашего специфического труда… Ворота! — осадил он мою слабую попытку трепыхнуться.

Да, Ворота. Закапал из припавших к сухим вершинам сосен туч первый дождик. Далеко загремело, прокатилось небесным рокотом. Трава на бывшей дороге доставала до колен.

— Вот что, Саш, с вызовом-то твоим я… Калитка, уже знакомо скрипнув, поехала внутрь.

Она сперва вдвигалась прямо, затем на шарнирах уезжала в сторону. Верно, как в бункерах каких-нибудь фантастических. Сверхглубокого залегания.

— Ну, Игорюха, будь! — просипел Правдивый с выражением прежнего Правдивого. — Про костры разводить — смотри! Я тут и за пожарника… тьфу! За пожарного. В общем, надзор. Еще повторится — накажу. Лишишься этой самой и кухни, понял? Мы с Ксюхой тебя перевоспитаем. Держи кардан!

— Там уже было кострище, — сбившись, пробормотал я.

Калитка встала на место с тихим чваком. Железный коридор за Воротами был освещен лампами вполнакала, я мало что рассмотрел. Ну, может, одну-две фигуры. Наверное, те же военные ребята. Задрал голову — над Крольчатником все плыли неряшливые изнанки туч, сеящие дождь. Тогда, отойдя от Ворот на порядочное расстояние, я развернул бумажный комочек, что мне сунул Правдивый при последнем рукопожатии.