Сновидец

……………………………………………………………………………….

За этот месяц Вайми ужасно соскучился по Лине — она по нему тоже — и не удивился, когда их любовь вспыхнула с новой силой. Его охватило вдохновение. Он любил Лину и лишь чуть меньше любил рисовать. Он рисовал её, и других знакомых девушек, и тех, кого не видел никогда, но мог представить, — и они, почему-то, были самыми красивыми из всех…

Лина тоже порой расписывала его кожу узорами из растительных красок. Вайми очень нравились и рисунки, и ощущения от кисточки. Все Глаза Неба знали, что нанесённый на кожу почти неразличимый узор может подчеркнуть все линии тела перед встречей с любимой или любимым. Но Лина делала его похожим то на пардуса, то на какое-то неведомое, очень красивое существо и Вайми было отчаянно жаль смывать плоды её долгих усилий, — вот только кожа под краской невыносимо чесалась…

Казалось, лишь сейчас ему открылась вся прелесть свободной жизни в зарослях. Он углублялся в сумрачные долины между хребтами, где бесшумно струились маленькие тёмные ручьи, а сырой и душный, пахнущий прелой землей воздух стеснял дыхание, в жаркие ложбины верховий, окруженные влажными камнями, где под босыми ногами вился глубокий, тёплый мох. Он валялся в зарослях высокой травы, поднимаясь на скалы, любовался прекрасными туманными утрами, не зная, где остановится на ночь или поджидал очередной массив грозовых туч, вздымавшихся, как белый дым чудовищного пожара. Днём тучи ползли, как хребты воздушных гор, слепя своей отвесной белизной. Ночью бело-лиловые зарницы беззвучно затмевали звёзды, словно открывая на миг ворота в какой-то иной мир ожившего света. Страшный гром потрясал горы, призрачные вспышки переходили в непрерывное полыхание извилистых граней алмазного огня, раскалывающих сразу всё небо.

Иногда он взбирался на высокие деревья на самых вершинах гор, чтобы с них полюбоваться грозой. Весь в ознобе от страха, он наслаждался этим полупаденем-полуполётом на высоте тридцати его ростов. Впрочем, он осмотрительно устраивался на боковых ветвях, чтобы избежать молнии, попади она в дерево. Его руки и ноги, обвившие толстый сук, временами, казалось, отрывались от тела, голова кружилась, как в бреду, а страшные толчки, когда ветер стихал и дерево выпрямлялось, заставляли сердце замирать. Иногда, взлетая с ветвями вверх, Вайми видел весь простор безбрежного зеленого моря и неутолимая тоска по настоящему полету охватывала его. Но вновь налетавшие волны теплого ливня жестоко хлестали нагое тело юноши, град бил по лицу, заставляя его внимательные глаза испуганно жмурится.

Наконец, молния в щепки разбила вершину дерева, сверкнув так близко, что Вайми ощутил её мертвенный жар. Он полетел вниз, повис на нижнем суке, словно тряпка, и целую минуту не мог вздохнуть. От страшного удара и боли у него помутилось в голове, в ушах дико звенело от грома, но, едва опомнившись от мучений — быстро, хотя кому похлипче хватило бы помереть, — он испытал едва ли представимое счастье, достаточно полное, чтобы перестать играть в жмурки со смертью.

Между тем, жизнь шла своим чередом. Времени со дня Изменения Мира прошло не так уж и много, но юноше казалось иначе. Детям уже рассказывали легенды о Вайэрси Бесстрашном, спасшем племя и о Вайми, Изменившем Мир. Его это не очень занимало. Он стал печальным и не только из-за смерти брата — вдруг понял, что уже никогда не сделает большего. Все его деяния, достойные песен, остались в прошлом, погребённые в памяти.

Глава 29

Тогда Вайми понял, что общества Лины — и даже всего его мира — ему недостаточно. Он вспомнил о своих соплеменниках, но не все они захотели принять его. Бывшие ученики Вайэрси держались с ним отчуждённо: они не простили ему гибели учителя, хотя и не осуждали его. В конце концов, Вайми занялся обучением детей. Он рассказывал им то, что узнал о мире, и их внимательные лица и наивные вопросы доставляли ему огромное удовольствие. Лина помогала ему и бывшее селение племени стало селением его детей. Ушедшие в Туманную долину старшие остались там, но юноша часто навещал их. Никто не встречал его у внешних подступов — времена бдительности миновали и племя боялось лишь зверья. Вайми начал тревожиться — что станет с Глазами Неба в такой изоляции? Не одичают ли они, оторванные от большей части мира?

Со временем эта мысль казалась ему всё более реальной. Прошлое превращалось в сон, будущее тоже обещало было сном, приятным, лёгким — и бездумным…

Вайми потерял покой. Он вдруг с ужасом понял, что ему не нужно счастья: он хотел, как уже делал однажды, изменять мир и воспоминания об этом преследовали его по ночам. Его томило желание создавать что-то совершенно новое, не знакомое ещё никому. В его воображении теснились бессчетные образы. Он отчаянно хотел дать им бытие, но его неумелые руки не могли толком нарисовать то, что его внутренний взор видел так живо…

Потом он проснулся ночью после особенно выразительного сна. Снаружи падал неожиданно яркий свет. Вайми вышел из хижины — и замер.

В бездонном чистом небе сияли четыре приснившихся ему луны.

…………………………………………………………………………….

С этого дня всё изменилось. Поначалу Вайми без затей решил, что свихнулся. Но все остальные видели то же: реальность и впрямь изменялась. Юноша никому не сказал о своей новой способности: он совсем не мог ей управлять. Во снах, — как в подземелье у диска — он менял реальность мира — и те, кто не спал, видели, что она вдруг начинает течь, как сон. Вайми был испуган и восхищен — как и его соплеменники. Изменяясь каждую ночь, мир становился странным и красивым. Днем не стало жары — незримая пустота заслоняла солнце и на мир падал серебряный полумрак, а в потемневшем небе загорались белые, яркие, мохнатые звёзды. По вечерам являлись невыразимо громадные, многоэтажные облака, — алые, рыжие и золотистые, — и мир плыл среди этих текучих громадин. Чувствуя, как волны свежего, прохладного воздуха мягко, невесомо скользят по нему — от локтей до пальцев босых ног — Вайми, устроив голову на запястьях скрещенных рук, лежал на животе, на удивительно мягкой, прохладной траве, на самом краю мира. Он смотрел на пылающий у горизонта закат, на уходившие в бесконечную глубь основания этих воздушных гор, и его сердце замирало. В бесконечной дали проплывали другие миры-острова, — пока ещё слишком далеко, чтобы он мог разглядеть их. Смутная бездна под миром заполнилась — ночами в ней тлели таинственные синие огни, текучие и подвижные…

Вайми хотел, но не мог прекратить изменения и они с каждой ночью шли дальше. Не стало ночной тьмы — растения светились по ночам и таинственный колдовской свет переползал с дерева на дерево текучими узорами. Всё это смотрелось очень красиво и Глаза Неба ходили зачарованные. Но вот Вайми в светящемся лесу стало вдруг очень страшно — свет был уже очень ярким и неестественных оттенков. Растениями дело не ограничилось — начали появляться звери, иногда красивые, иногда очень странные, почти разумные. Глаза Неба охотились на них — и начали исчезать, один за другим. Никто не знал, что происходило с ними. Они пропадали на несколько дней, потом возвращались — но не прежние, а такие, какими их представлял Вайми. Однажды сонм сотворённых им тварей окружил юношу — они толкались, напирали на него, словно умоляя вернуть их в небытие — и он в ужасе бежал от их бездонных взглядов. Совершенно измученный всем этим, он с радостью убил бы себя — если бы не Лина и непонятно откуда взявшаяся ужасная уверенность, что смерть станет лишь очередным сном. Собственные мечты пленили его, он оказался внутри них — но этот парад многообразия не мог продолжаться вечно.

Ему начали сниться странные, тревожные сны — в них мир замирал, превращался в картину. Он ни с кем не говорил об этом, но все его чувства предупреждали о приближении большой беды. Она должна была обрушиться внезапно и изменить мир — стремительно, страшно и бесповоротно. Вначале Вайми считал, что это лишь его страхи, — и с ужасом стал замечать первые признаки конца: всё как бы замедлилось, между движением и мыслью появилась едва заметная пауза — и она постепенно росла, исчезая лишь ночью, когда мало что двигалось. С реальностью мира тоже творилось что-то странное — иногда деревья становились прозрачными и сквозь них просвечивало небо, иногда его рука уходила в камень, как в ничто, не встречая сопротивления. Всё как бы истончалось, но не только: всё как бы цеплялось друг за друга. Вайми видел, как плод, сорвавшись с ветки, не долетел до земли, повиснув в воздухе, — и его никакими силами нельзя было сдвинуть с места. Но самое тревожное творилось с его зрением — оно стало каким-то разорванным. Стоило ему повернуть голову — вид оставался прежним, а потом сменялся резким рывком, причем, порой по частям. Это было необъяснимо и страшно. Вайми ходил сам не свой, едва замечая остальных, впрочем, столь же пришибленных и безмолвных. Он спас свой народ, да. Но что-то он сделал не так, в чём-то ошибся — и мир распадался на глазах. Вот только его память говорила, что первые признаки ЭТОГО появились ещё очень давно, в его детстве, и он тогда просто не обратил на них внимания. Юноша понимал, что конец наступит быстро. Он не будет мучительным, но уже никто не сможет ему помешать.