Охотник на звездном снегу

— На Тагесте было совсем не до отдыха, — сказал Лекс. — И море там пахло, по-моему, не так, и скалы были не такие красивые.

— Кто сказал, что здесь предстоит отдых? — проговорил Ниелло.

— А что, не сезон? Хотя вообще-то прохладно…

— В этих широтах зима. Ранняя. Так. Пойдем.

Лекс проследил за направлением взгляда центуриона и увидел «авис» с эмблемами Преторианской Гвардии, усевшийся на краю посадочной площадки.

— Это за нами?

— Да, — ответил центурион. — Пошли. Нам нужно на соседний остров. Он называется Дентис.

Двигатели бронелета мягко взвыли, и аппарат пошел вверх. Лекс, отвернувшись от Ниелло, с любопытством посмотрел в иллюминатор.

Ага. Вон оно, море…

Нет, все-таки Цезарь знал, где поселиться. Красиво здесь. И ничего себе зима — градусов пятнадцать по Цельсию… хотя что я знаю? Может быть, и на Земле есть места не хуже…

Скалистый остров, на котором приземлился челнок, оказался совсем небольшим, и совсем скоро бронелет шел над сплошной водной гладью.

Стоял штиль, и по ослепительной синеве моря игриво скакали солнечные зайчики, которые не забегали, однако, в дымчатый краешек, которым вода касалась неба. Лекс любил такое слегка холодноватое солнце — оно создавало определенное задумчивое настроение, когда не хотелось ни грустить, ни радоваться, ни пить водку, а только смотреть в лица спрятавшихся за желтым солнечным нимбом звезд и думать, думать, думать… к примеру, о том, куда мы сейчас летим.

Бронелет поднялся повыше. Лекс поискал глазами и увидел на горизонте цепочку таких же скалистых островков, как и тот, который они оставили позади.

Они очень красиво смотрелись на фоне ярко-синего моря, эти острова. Прямо из воды торчали отвесные скалы, но вид у них был не угрюмый, а просто значительный, можно даже сказать — величавый: сталь и ультрамарин. И изумруды: тот остров, к которому приближался бронелет, был побольше других, и отличался он огромным количеством зелени непривычного насыщенного оттенка, буйно росшей прямо на голых камнях (опять-таки к разговору о зиме).

Лекс повернулся к центуриону.

— А пляжи здесь есть? — спросил он. Ниелло недоуменно посмотрел на него.

— Пляжи?.. Ах, пляжи… ну да, есть. Они огорожены. В море здесь опасно. Бывают хищники.

— А чего ж их не изведут?

— На Цезарии животных не трогают. И охота запрещена.

— Заповедник? — Лекс поймал себя на том, что начал перенимать лапидарно-телеграфный стиль центуриона.

— Не совсем. Просто — нельзя и запрещено.

Ниелло умолк.

Лекс хмыкнул — нельзя так нельзя — и опять посмотрел в иллюминатор.

Бронелет перемахнул через скалы и теперь шел над зеленой равниной, поросшей невысокими деревьями с розовой и желтой хвоей. Островок выглядел так красиво, что казался искусственным.

Впрочем, может статься, что оно так и было.

— Не вижу оборонительных систем, — заметил Лекс.

— Мало. Замаскированы.

— Все на орбите?

— И там тоже. Но в основном на экваторе. И на полюсах. Лекс кивнул и подумал, что Ниелло мог бы и вообще перейти на язык жестов. Не многое. Изменилось. Бы.

Бронелет стал снижаться и через пару минут мягко опустился прямо на изумрудную подстриженную травку подле небольшого строения, над которым возвышались ажурные секции какой-то высоченной конструкции — башни, что ли, ретрансляционной, подумал Лекс, или гиперантенны… кто его, короче, знает.

— Пошли, — проговорил Ниелло и первым спрыгнул на лужайку.

Лекс последовал за центурионом. Как только они отошли от бронелета на несколько метров, тот негромко взвыл двигателями и косо взмыл вверх, быстро набирая высоту и уходя в сторону солнца.

Лекс, прикрыв глаза рукой, смотрел ему вслед. Синеватое небо, яркое солнце, желто-красный орел на борту бронелета… радужный след от вихревых двигателей.

Сплошной импрессионизм, блин.

Лекс опустил руку и подумал, что в последнее время его что-то тянет на живописные, так сказать, ассоциации… и вообще, крайне радует внешняя красота окружающего мира, до такой даже степени, что хочется его написать… причем в какой-то новой манере. Странно.

Лекс оглянулся по сторонам и вдруг понял, что улыбается: просто так, без причины. Кругом было здорово, светило солнце, воздух, несший в себе терпкие иголочки морской, слегка волнующей, бесшабашности, наполнял легкие… все было хорошо, и необходимо было радоваться жизни, свету, миру, людям… впрочем, вот о людях не надо: как только Лекс о людях подумал, так сразу и опомнился.

Он продолжал улыбаться, но уже не как дурак, а механически, по инерции… со смыслом, наверное. Сразу пришло понимание того, что слишком хорошо быть не может, сейчас вылезет какая-нибудь фигура — чисто так, для стаффажа — и моментально обгадит весь пейзаж своим присутствием. Не физическим, моральным. И тогда станет и скучно, и грустно.

В школе Лекс не любил Лермонтова. Лермонтову, впрочем, это было по барабану.

Лекс посмотрел на Ниелло. Тот приложил руку к своему уху — точнее, к присоске коммуникатора.

— Так, — произнес центурион. — Нам туда.

— Ждут? — в стиле отозвался Лекс.

— Да. Уже.

Ниелло зашагал к какому-то полупрозрачному кубу с большим сенсорным замком на двери. Лекс направился за центурионом, на ходу потрогав свой коммуникатор, который ему выдали на «Энцеладе». Приборчик молчал напрочь.

— Мой коммуникатор, — сказал Лекс, поравнявшись с Ниелло. — Не работает.

— Почему? — покосился на него центурион, явно думая о чем-то другом.

— Не знаю. Откуда?

— Ах да, — словно бы спохватился Ниелло. — У тебя же корабельный… Эмпуза побери, я и забыл перенастроить частоту. Хотя нет… все равно нужен другой. Извини, фратер-венатор, чуть позже получишь.

Ого, удивился Лекс, похоже, буколические настроения овладели и фратером-преторианцем. Разговорился. Даешь поэзию, ети ее в качель.

Кстати, о поэзии…

— А госпожа… — начал было Лекс, но Ниелло так зыркнул на него, что он решил пока обождать с вопросами такого рода.

Тогда Лекс решил задать сакраментальный вопрос.

— А куда мы идем? — спросил он.

— Увидишь, — буркнул Ниелло, и тут они подошли к кубу.

Это оказалась кабина лифта, что выяснилось после того, как Ниелло открыл замок и они вошли внутрь.

Лифт шустро нырнул под землю. На взгляд Лекса, в Республике слишком любили сумраки подземелий, а здесь подобное и вовсе выглядело диковато: какой смысл сидеть взаперти, когда на улице такая шикарная погода? И море опять же, и воздух…

Словно отвечая на будто бы высказанный вслух вопрос, Ниелло произнес:

— Вообще-то жить ты будешь не здесь, а на другом краю острова.

— Хоть на поверхности-то?

— Конечно. — Ниелло позволил себе усмехнуться. — Даже почти над скалами. Там такие… солнечные дома называются. Как раз, где пляжи. Но купаться, предупреждаю сразу, холодновато.

— Ничего, посмотрим, — достаточно бодро сказал Лекс.

Центурион еще раз усмехнулся, что, по его меркам, выглядело, пожалуй, буйным весельем. Кабина остановилась.

— Приехали…

Ниелло провел Лекса в какое-то полутемное помещение, где немногословные люди в светло-зеленых лабораторных халатах быстро взяли у него пробы крови и кожи, отсканировали отпечатки ладоней и сетчатки глаза. Вся процедура заняла минуты три.

Ниелло вручил Лексу какой-то тусклый плоский медальон на длинной металлической цепочке, сказав: «Это твой ключ и нянька», потом снова вывел его к лифту; они опустились еще ниже под землю, прошли какими-то мрачноватыми коридорами — причем новоприобретенным медальоном Лексу пришлось пользоваться дважды: он прикладывал его к сенсорам прозрачных дверей, и те раскрывались, — спустились по лестнице (Лекс не выдержал и сказал Ниелло: «Что-то у вас здесь все по старинке», а центурион охотно отозвался: «А по старинке и есть. Здесь все построено лет полтораста назад», на что Лекс сказал: «А чего ж не перестроите?» — а Ниелло ответил: «Экзотика»), зашли на какой-то вроде склад, где центурион вручил Лексу большой пластиковый мешок с одной лямкой, потом сели в вагончик монорельса, проехали минуты три, вылезли, вызвали кабину другого лифта и зашли в нее.