Альбинос (сборник)

Управитель Херсон-Града жил в пяти комнатах под крышей башни. В спальне стоял большой шкаф, из висящей там одежды я выбрал себе свободные темные шаровары, рубаху и куртку с кучей ремешков, петелек и карманов.

В другой комнате обнаружилась полная горячей воды голубая эмалированная ванна, и я долго мылся, залив водой весь пол. Вытерся, облачился в новую одежду, а старую бросил в угол, расчесал перед зеркалом волосы. Потом в дверь постучали, и молодая женщина внесла поднос. Она показалась мне испуганной и робкой, будто все время ждала, что я наброшусь на нее с кулаками. Служанка быстро расставила все на столе под закрытым шторой окном и едва ли не выбежала из комнаты.

Я поел, запивая ужин вином. Из-за шторы доносился гул двигателей, гудки и громкие голоса, лязг затворов и топот ног – город готовился к осаде гетманов.

Мне не нравилось здесь. Чисто убранные комнаты, мебель, вазы на подоконниках, огромная ванна и картины в деревянных рамах, нарисованные еще до Погибели. И зеркала – непривычно много зеркал, по одному, а то и по два в каждой комнате. Большинство предметов были древними: старьевщики хорошо поработали, выискивая все это в руинах, а потом еще над предметами потрудились мастера, чтобы привести их в нормальный вид. Стоили такие вещи кучу монет, редкий богач может позволить себе подобную роскошь.

Покончив с ужином, я обошел комнаты, осмотрел шкафы, погладил простыни на кровати, пощупал ватное одеяло, заглянул в ящики столов и тумбочек. Там лежала куча всякой мелочи: пряжки, разобранные части оружия, гильзы, перья для письма, обрывки бумаги…

Марк Сид был щеголем, он собирал старинные вещи и любил роскошь.

И себя. Судя по зеркалам, он тщательно заботился о внешности.

А мне это все было неинтересно. Наплевать на очищенные от ржавчины древние вазы, на картины с непонятными пейзажами, на полные вещей шкафы и резные спинки стульев. Перед глазами стояло другое: каменистые пустоши вокруг «Каботажника», развалины, земляная дорога и взломанный асфальт, склоны Крыма, Черная река. Я поднял руки и сжал пальцы, будто держался за руль, вспоминая ощущения, которые возникли на водительском сиденье термоплана. Вот это по мне. Путешествовать интереснее, чем торчать в Большом доме и править Херсон-Градом. Мира говорила, что мне не сиделось на месте, но ее слова совсем не вязались с тем, что я видел вокруг, с нравом человека, который жил в этих комнатах. Он любил роскошь – и как это совмещается с экспедициями к склонам Крыма?

Присев на край широкой кровати, я натянул сапоги. Встал, несколько раз притопнув, прошелся по комнате. Сапоги, хоть и начищенные до блеска, были не новыми, и все же возникло ощущение, что они мне не совсем по ноге. Вроде бы подходящего размера, но трет в пятке, да и в носке узковато… Разнашивал их не я, а кто-то другой.

У кровати стоял высокий шкаф, внутри которого оказалось охотничье ружье с лакированным прикладом. На крючках висели две деревянные кобуры с маузерами, в ножнах – длинный кинжал. Я по очереди достал оружие, пощелкал, проверяя бойки. Нацепив кобуру и ножны на ремень под куртку, вытащил кинжал с тонким клинком и гардой в форме подковы, потом маузер. Осмотрел. Изящная рукоять из кости, вороненый ствол, на нем узор… А ведь и оружие это не для меня – мне больше по душе тяжелый пороховой самострел, охотничий нож, обрез с перемотанным кожей обрубком приклада. За время, которое прошло с момента пробуждения в лодке, в голове успел постепенно сложиться образ самого себя. Еще не слишком определенный, размытый, он все равно отличался от образа человека, который мог бы быть хозяином этих комнат. Я не такой! Мне неинтересны древние вещи, я равнодушен к роскоши, предпочитаю простоту – а здесь было все что угодно, кроме простоты.

Маузер оказался разряжен, как и ружье. И ни одного патрона в оружейном шкафу – Мира позаботилась об этом, прежде чем привести меня сюда. Хорошо хоть кинжал мне оставила. Решила, наверное, что будет слишком подозрительно, если оружейный шкаф полностью опустошат.

Отодвинув штору, я выглянул в зарешеченное окно. Стояла глубокая ночь, но город не спал; свет прожекторов озарял крыши обступивших башню зданий, по базарной площади и улицам двигались огни факелов и ламп, проезжали машины. Во дворе Большого дома было тише. Некоторые постройки вплотную примыкали к башне – бетонные площадки, стены, узкие проходы и закутки окружали ее. В тенях прятались часовые, иногда из полутьмы доносилось покашливание или шаги.

Я вернул штору на место, подкрался к двери и приложил к ней ухо. Кроме стука собственного сердца, ничего не слышно. Взяв маузер за ствол, отодвинул засов, толкнул дверь и прыгнул наружу.

Никого. Я-то думал, Мира оставила там по меньшей мере одного охранника, и приготовился врезать ему рукоятью по голове, но снаружи было пусто. Сестренка, стало быть, не против, чтобы я прогулялся по Большому дому… Не рассчитывала же она, что я просто лягу спать?

Тускло освещенный коридор с одной стороны заканчивался стеной с забранным решеткой окном, а с другой – лестницей, по которой мы поднялись сюда. Если они так легко выпустили меня из комнаты, значит, как-то следят за мной? Я с подозрением оглядел коридор. Вроде никаких щелей, смотровых глазков…

«Они»? Почему «они»? Есть Мира, есть Влас… Нет, Влас тут ни при чем, он простой исполнитель, по роже видно: этот человек не командует ни в Херсон-Граде, ни в Большом доме. Так почему же меня не отпускает ощущение, что Мира – не единственная, кого надо опасаться?

Подойдя к лестнице, я стал осторожно спускаться.

Потому что Мира тоже не хозяйка Большого дома и города, посреди которого тот стоит. Потому что есть кто-то еще, настоящий хозяин. Темная фигура, стоящая за всем происходящим. Это он, тихий и невидимый, смотрит на меня из-за темных углов, это он поджидает меня в тенях у основания лестницы, он выглядывает из-за перил сверху, провожая меня взглядом…

Я даже приостановился, задрав голову. В проеме наверху никого не было, никто не следил, как я спускаюсь по ступеням. И все же присутствие постороннего ощущалось так явно, что я поежился.

Сквозь открытую дверь на площадку первого этажа проникал шум. Я видел обтянутое черной кожей плечо одного из наемников-охранников, неподвижно стоящего сбоку от двери, слышал голоса, храп, звук шагов. Обойдя лестницу, обнаружил железную дверь, закрытую на засов. Медленно, чтоб не скрипнул, сдвинул его.

За дверью от бетонной площадки в две стороны шли пологие лестницы. С одной доносились голоса. Крепко сжимая кинжал, я спустился по ней и остановился у поворота, из-за которого лился приглушенный свет. Разговаривали два человека, затем к ним присоединился третий. Судя по коротким отрывистым репликам и редким шлепкам, они играли в карты.

Я на цыпочках вернулся обратно, спустился по другой лестнице и снова прислушался. Тишина. Есть там кто-то или нет? Охранник вполне может сидеть на табурете или дремать, привалившись к холодной бетонной стене…

Сердце быстро стучало в груди. Занеся кинжал, я шагнул за угол.

Никого – пустой серый коридор. Впереди еще один поворот под прямым углом, там на стене горит, мерцая и едва слышно потрескивая, тускложелтая стеклянная груша. Она свисает с ржавого крюка на черном проводе, который уходит в дырку в стене.

В неприятном бледно-желтом свете поблескивали лужицы воды на полу, потеки влаги темнели на стенах. Я двинулся по коридору, приложив руку к груди и выставив перед собой нож. С каждым шагом к повороту сердце стучало все сильнее, и снова мне показалось, что оно разрослось, заняло всю грудь и колотится не только в левой, но и в правой ее половине. Коридор был ужасен. В нем не было ничего угрожающего, но этот бледный, болезненный свет, эта мерцающая желтая лампочка на стене, ее тихое равнодушное потрескивание, кривые бетонные стены и пол в лужицах застоявшейся воды казались порождением ночного кошмара.

Поворот все ближе. Если так будет продолжаться, сердце вообще выскочит из груди, проломив ребра. Хуже всего – непонятно, что же меня так пугает. Этот страх не поддается логике.