Заглянувшие в Бездну

Ну, во что еще сыграем, доктор Карцев?

— Вы знаете, какое сегодня число?

— Я даже год не знаю — мне газеты не приносят. Хотя я оформлял подписку. Наверное, почтальон заболел. Или даже умер. Я очень давно его не видел.

Доктор Карцев изобразил улыбку. Вроде как оценил мой юмор.

— Вы знаете, когда у вас день рождения?

Вот этот вопрос заставил меня задуматься. Дело в том, что я почти забыл о том, что бывает такой праздник, как день рождения. В детстве мы его отмечали. В смысле, я и мои родители. Как-то очень просто, без изысков, но определенно отмечали. Воспоминания о днях рождения в семье были очень неопределенные и смазанные. Кажется, в этот день мне покупали большую порцию мороженого. И еще что-то сладкое…

Ароматный дым тянулся вверх от палочки, извиваясь тонкой змейкой, из стороны в сторону. Почему так происходило? Я ведь держал палочку крепко, ровно и неподвижно.

Еще я помню шахматы с фарфоровыми фигурками, что стояли под стеклянным колпаком в большом магазине неподалеку от нашего дома. Я часто бегал туда, чтобы посмотреть на шахматы и убедиться, что их еще не купили. Они мне безумно нравились. Я немного умел играть в шахматы, но игра эта меня совершенно не увлекала. Для того чтобы играть в шахматы, требовалось не воображение, а точный математический расчет. Хотя, казалось бы, сам внешний вид фигур и их названия подразумевали обратное. Фарфоровые шахматы были нужны мне не для игры, а просто так, сами по себе, как некий вожделенный объект. И я лелеял надежду, что когда-нибудь мне их купят. Или подарят на день рождения. Хотя и сам прекрасно понимал, что мечта это абсолютно несбыточная.

С чем еще, кроме шахмат, ассоциировалось у меня понятие «день рождения»? Школа. Грязь и слякоть на улицах. Мятые, размокшие листья под ногами… Осень… По всей видимости, не ранняя, а где-то за середину…

Надо же…

Я только сейчас подумал о том, что вместе с днем рождения из моей жизни исчезли такие понятия, как времена года. Я уже черт знает сколько не был на улице. И даже не выглядывал в окно. Потому, что в месте, где я нахожусь последние лет двадцать, окон нет. Порой мне даже кажется, что я нахожусь под землей. В подвале или бункере. Иногда я даже представлял себе, что там, наверху, прошла ядерная война и в живых остались только мы, те, кто спрятался под землей. И теперь нам ни в коем случае нельзя выходить на поверхность…

— Вы знаете, когда у вас день рождения, Алексей Алексеевич?

— А вы знаете, почему дым от палочки извивается змейкой?

— Пульс.

— Что?

— Ваш пульс отдается микроколебаниями по всей поверхности вашей кожи. Они и заставляют вибрировать палочку, которую вы держите в руке. Дымная змейка — это ваша кардиограмма, Алексей Алексеевич.

Я резко взмахнул прогоревшей уже на треть дымной палочкой, стирая все то, что она написала в воздухе. Я не хотел, чтобы доктор Карцев изучал мою кардиограмму. Он и без того знает обо мне больше, чем я сам.

— Я спрашивал про ваш день рождения.

И что ему неймется? Чего он добивается? Хочет показать, что я настолько глуп и беспомощен, что не помню даже дату собственного рождения? Посмотрел бы я на него, когда бы он отсидел здесь хотя бы половину моего срока. Что бы он к тому времени помнил, а что позабыл? Меня притащили сюда, когда я был еще ребенком, испуганным и не понимающим, что происходит вокруг. И с тех пор круг моего общения ограничивался только врачами и охранниками. Которые вообще не имели желания общаться со мной. Тем не менее, судя по остальным пациентам этого штопаного пансионата, я еще совсем не так плох. В смысле, не окончательно выжил из ума и не вывалился из реальности, как из вагона поезда, на полном ходу…

— Осенью, — буркнул я в ответ.

Доктор Карцев едва заметно наклонил голову. Вроде как одобрительно.

— Точнее не помните?

Я плотно стиснул зубы и кинул догоревшую палочку в небольшой глиняный горшочек на столе, из которого уж торчало несколько таких же черенков.

— Нет.

— У вас день рождения двадцать второго ноября.

Я не смотрел на доктора. Я смотрел в глиняный горшок. Из него торчали красные кончики сгоревших дымных палочек. А в глубине пряталась темнота. Темнота существует для того, чтобы мы не забывали, что свет — это не навсегда.

— Я не запоминаю ненужную информацию.

Доктор Карцев удивленно приподнял бровь.

— Вы считаете, что ваш день рождения?..

— Я считаю, что у меня нет дня рождения.

— Почему?

— Потому что глупо верить в сказки.

Доктор Карцев нахмурился. Ему определенно не нравилось то, что я говорил. Но словами он выразил это весьма витиевато.

— Я не до конца понимаю ход ваших мыслей, Алексей Алексеевич. — Вот так.

— Вы ведь доктор? Так? Вот и скажите, вы сами верите в то, что лекарство от моей болезни будет когда-нибудь найдено?

Доктор Карцев откинулся на спинку кресла и коснулся пальцем щеки.

— Видите ли, Алексей Алексеевич… — начал он.

Если человек начинает свою речь с фразы: «Видите ли, имярек», — это значит, ему нечего сказать.

Так и доктор Карцев долго разглагольствовал насчет успехов современной медицины и развития новых технологий, о том, что в большинстве своем научные открытия происходят едва ли не случайно, поэтому прогнозировать их весьма и весьма сложно; не забыл он упомянуть и о том, что, не смотря ни на что, я все-таки жив и в целом неплохо себя чувствую, поэтому у меня есть все шансы прожить долгую и счастливую жизнь… На мой вопрос он так и не ответил. Да я, собственно, и не ждал от него ответа. И без того все было ясно.

— Хорошо, — доктор Карцев положил ладони на стол.

Я-то было подумал, что он таким образом подводит черту под всей нашей сегодняшней беседой. Но оказалось, что он лишь закрывает тему лекарства от болезни альтеров.

— У меня к вам серьезный разговор, Алексей Алексеевич.

Ага, значит, до этого момента у нас был просто дружеский треп. Вводная часть, так сказать. Ну-ну, давай, посмотрим, что ты там еще придумал?

— Вы теперь каждый день видите других пациентов нашего пансионата. И, полагаю, согласитесь со мной, если я скажу, что их эмоциональное состояние вызывает у меня серьезное опасение.

Он сложил вместе кончики пальцев и посмотрел на меня.

Черт возьми, что он от меня хочет? Я ведь не его коллега — я такой же альтер, как и все остальные.

— Вы хотите услышать мое мнение о нашей команде доходяг?

— Да.

— Вы это серьезно?

— Разумеется.

— Я могу говорить прямо?

— Да, конечно.

— Любой свихнется, просидев несколько лет в одиночке. Вот, к примеру, Пал Палыч — сколько он уже здесь?

— Восемьдесят семь лет.

— Сколько? — не поверил я.

— Восемьдесят семь лет, — повторил доктор.

— Он что, здесь родился?

— Ему был двадцать один год, когда он попал в пансионат. Он жил в небольшой деревушке на Колыме. У врача впервые оказался, когда на лесоповале сломал ногу. По счастью, врач оказался опытный и сразу заподозрил в нем альтера.

— По счастью, — криво усмехнулся я. — Мне кажется, Пал Палыч был бы куда как счастливее, если бы остался жить в своей деревушке на Колыме.

— Он был тяжело болен, хотя и сам не подозревал об этом.

— Сейчас он по-прежнему болен, да к тому же еще и несчастен.

— Он представлял собой угрозу для окружающих.

— Хотите сказать, что вся деревня, в которой жил Пал Палыч, оказалась зараженной? И всех ее обитателей переправили в московский пансионат для альтеров?

— Я не знаю, — доктор Карцев взял лежавшую на столе зажигалку и принялся вертеть ее в руках. — Об этом в его истории болезни ничего не сказано.

— Постойте-ка! — до меня только сейчас дошло. — Двадцать один да восемьдесят семь — получается, что Пал Палычу сейчас сто восемь лет?

— Да, — кивнул доктор Карцев с таким видом, как будто не видел в этом ничего необычного.

— Я бы не дал ему больше семидесяти.

— Это результат ежедневного приема витаминного напитка, регулярных физических упражнений и отсутствия стрессов.