Worm (ЛП)

-- Что происходит? -- спросил Трикстер.

-- Дружок любезно проинформировала меня, что меньше чем через тридцать минут Краулер из Бойни номер Девять войдёт в комплекс и убьёт нас всех. С благодарностью принимаются любые предложения, кроме очевидных.

-- Мы с Трикстером могли бы пойти и попытаться остановить его, -- предложила Солнышко.

-- Я сказал -- кроме очевидных, Солнышко. Я уже спрашивал у дружка. Вы попытаетесь -- и мы все ещё вернее умрём.

-- Почему?

-- Он умеет регенерировать, -- ответил Выверт, раздражённый необходимостью объяснять. -- И он регенерирует очень быстро. Более того, любая отросшая заново часть сильнее, чем была, с новыми возможностями, выростами и увеличенной прочностью, повышающей стойкость к тому, что ранило его, или же даёт ему другие способности. Мало того, что эти изменения постоянны, но он уже некоторое время их накапливает.

Трикстер добавил:

-- Я читал про этих ребят после того, как вы предупредили о них той ночью. Краулер приобретает иммунитет ко всему, что может причинить ему вред, в результате в нём почти ничего не осталось от человека. Он жаждет, чтобы ему причинили вред, чтобы усилить свою трансформацию, как мазохист или помешанный на смерти. Он загоняет себя в смертельные ловушки и выходит из них ещё более сильным. Может, поэтому он здесь. Солдаты?

Выверт покачал головой:

-- Он неуязвим для стандартного вооружения и боеприпасов, и, скорее всего, для большинства нестандартных. Лазерное насадки могут дать небольшой эффект, но недостаточный, чтобы он за этим сюда шёл.

-- И это внезапно заставляет задуматься, как он нас нашел, -- добавил Трикстер.

Выверт покачал головой:

-- Разберёмся с этим потом. Если он здесь в поисках того, кто мог бы причинить ему вред, то из присутствующих на это способны только Солнышко и ваша Ноэль.

Это заставило Скитальцев задуматься.

-- Ноэль? Но кто вообще знает о Ноэль, кроме...

Выверт жестом приказал Трикстеру замолчать:

-- Дружок, какова вероятность, что Краулер будет искать в первую очередь Ноэль?

Она ощущала, как образы фильтруются, пока не увидела закономерность в сценариях. Неясная громадная фигура, открытая дверь убежища. Образы разделились на две группы, одна значительно больше другой.

-- Девяносто три, запятая, четыре один ноль процента.

-- Чёрт, -- выругался Трикстер. -- Вот почему он здесь. Как и Левиафан, Краулер пришёл за ней?

-- Я считаю, что каждое новое доказательство только подтверждает нашу рабочую теорию о вашей подруге, -- сказал Выверт. Он повернулся к Дине. -- Шанс на выживание, если мы дадим ему то, что он хочет? Дадим ему доступ к Ноэль?

-- Ну уж нет, -- сказал Трикстер.

-- Шанс выжить в течение следующего часа -- восемьдесят один, запятая, девять один ноль процента

-- Ну хоть что-то, -- отметил Выверт.

Что-то в картинке беспокоило её. Она потянулась дальше, рассматривая возможные реальности, раскрывающиеся перед ней. Очень, очень немногие уходили на сколь-либо значимое время в будущее.

-- Шестипроцентная вероятность пережить следующие пять часов.

Выверт остановился, затем вздохнул:

-- Спасибо за разъяснение, дружок.

Она кивнула.

-- Здорово, -- произнёс Трикстер с неприкрытым сарказмом в голосе. Затем с более серьёзным выражением на лице и тоном добавил: -- Давайте не пустим его к Ноэль. Согласны?

-- Согласен, -- подтвердил Выверт. -- Ещё мысли?

Время истекало. Она посмотрела на числа, несмотря на то, что у неё началась лёгкая пульсирующая боль в основании черепа, предвестник мигрени. 53,8% -- вероятность умереть в следующие тридцать минут.

-- Дружок, -- сказал Выверт.

И то, чего она не поняла из его интонации, она ухватила из смутных образов, которые увидела в ближайших наиболее вероятных сценариях своего будущего.

-- Нет, -- взмолилась она, даже раньше, чем он высказал своё требование.

-- Это необходимо. Ты должна посмотреть в будущее, где мы выжили, и ты должна сказать нам, что произошло.

-- Нет. Пожалуйста, -- умоляла она.

-- Сейчас же, дружок.

-- Почему ей это так не по душе? -- спросил Трикстер.

-- Мигрень, -- ответила Дина, прижимая руки к голове, -- Это ломает мою силу. Требуются дни, иногда недели прежде чем всё придёт в норму и начнёт работать. Голова болит всё время, пока не придёт в норму, болит сильнее, если я пытаюсь получить в это время числа. Надо быть осторожной, нельзя ещё сильнее мутить воду. Нельзя врать о числах, нельзя смотреть на то, что будет, или начнётся хаос. Безопаснее смотреть со стороны, завести правила, следовать правилам. Безопаснее задавать вопросы и позволить всему вставать на своё место.

-- На угадайку у нас нет времени, -- сказал Выверт, -- Или ты хочешь умереть?

Умереть? Она не была уверена. Смерть -- это плохо, но, по крайней мере, для неё начнётся загробная жизнь. На небесах, как она надеялась. Поиски ответа и спасение означали дни и недели абсолютного ада, постоянной боли и невозможности использовать свои способности.

-- Дружок, -- сказал Выверт, не получив немедленного ответа, -- сделай это сейчас, или останешься без конфетки надолго.

Она могла увидеть, как развиваются эти варианты будущего. Он так и сделает. Она видела боль и тошноту, которую будет переживать, полную нагрузку от её силы, без конфетки, чтобы сгладить углы, и вместе со всеми подробностями, которых она не хотела знать. Хуже всего было то, что этот поток информации зацикливался. Испытывать ломку от наркотиков, от её конфетки, и видеть и чувствовать эхо будущего, где она продолжает страдать. Это значило, что боль будет значительно сильнее, её будет тошнить, настроение меняться, у неё будет бессонница, онемелость, и тактильные галлюцинации, будто что-то ползает по коже. Для эха, отклика от её будущего, не было предела. И эти видения никогда не убьют её, никогда не вырубят и не погрузят в кому, как бы ей этого ни хотелось.

Однажды она почти испытала эти ощущения, в начале своего плена. Больше ей не хотелось. Она будет подчиняться Выверту во всём, что бы он ни попросил, чтобы не рисковать повторением этого.

-- Хорошо, -- пробормотала она. Она выбрала один из путей, где они выжили. Она лишь приблизила взгляд, но это уже заставило её голову пульсировать, как будто она оказалась зажата в здоровенные тиски, и кто-то только что подтянул их. Некоторые из возможных миров на краях её сознания распались в беспорядке неупорядоченных сцен, когда она попыталась посмотреть внимательней. Сцены и образы менее вероятных миров летали вокруг её сознания, как бритвенно-острые листья в порыве ветра, разрезая всё, чего касались. -- Больно.

-- Давай, дружок. Как можно быстрее.

Он не знал. Ощущения были совсем другими, как будто она втыкала в своё тело, в собственный мозг, раскаленную кочергу, зная, что она останется там и будет жечь неделями, прежде чем остынет.

Но она послушалась, потому что как бы ни было больно, будет больнее, если она не получит конфетку. Если Краулер доберётся до неё, то боль уйдёт после первых же мгновений, но это тоже было плохо, потому что означает смерть.

Она с силой сфокусировалась на этой сцене, расширив её от маленького и смутного образа, умещающегося на кончике карандаша, до полноразмерной картинки. Её голова взорвалась болью. Как только она поймала разрозненные образы, её согнуло и вытошнило на металлическую дорожку и ноги Солнышка.

Солнышко могла бы закричать, но не стала. Вместо этого она упала на колени и поддержала Дину за плечи. Как раз вовремя, потому что Дина почувствовала, как у неё в мозгу взрываются фейерверки, а тело сводит судорогой. Слишком много, слишком быстро. Образ был слишком чётким и детальным, перегружающим её чувства, дробящим всё ощущение времени и настоящего.

Прошли долгие секунды прежде чем она смогла осознать, что остальные говорят и делают. Её голова лежала на коленях Солнышка, на лбу -- холодная тряпка. Оливер склонился рядом, держа тарелку с ледяной водой.