Дэйви

— Я не имею ничего для выкупа… у старика не было денег, он никогда не имел их. — От усилия произнести эти слова, изо рта у него пошла кровь.

— Может, тебя поднять?

Он посмотрел на воду, все еще томимый жаждой, и кивнул. Я почувствовал на голове брызги первых капель дождя. Прикоснувшись рукой к его боку, я понял, что воды было слишком много для него. Сложив ладонь ложечкой, я набрал воды, и он чуть отхлебнул, но все вылилось от резкого кашля. Вероятно, стрела пронзила ему желудок. Он сказал:

— Не стоит пытаться напоить меня.

Я снял с головы тряпку и попытался закрыть длинную рану в его бедре. Тряпка не была достаточно длинной и широкой; попытка прикрепить ее оказалась кошмарным разочарованием. Удар и раскат близкого грома почти заглушил то, что произнес солдат:

— Пусть так и будет. Ты моханец, рыжая копна волос?

У них, в Кэтскиле, странная речь. Я слышал ее в гостинице, хотя и не часто в последние два года, когда нарастало предвоенное волнение. Они растягивают слова, как будто говорят, прищемив нос, наполовину выговаривают букву «р» и любой слог, если тот не устраивает их. Я ответил ему:

— У меня нет родины.

— Да? Тебя не было с нами, я знаю каждого проклятого глупого бродягу в батальоне, включая и меня.

— Я сам. Убежал.

— Понимаю. — Хлынул дождь, внезапно и тяжеловесно, и намочил нас; он барабанил по моей спине. Я прислонился к парню: по крайней мере, моя рубашка могла защитить его лицо от бьющего ливня.

— Однажды я тоже убежал… я хочу сказать, пытался убежать. — Казалось, ему нужно было высказаться. — Папа застал меня, когда я собирал вещи в мешок, поверь, что я не успел большего. Он также не хотел, чтобы я пошел в армию, говорил — это не имеет значения. Ты убил эту желтую собаку очень метко.

— Проклятая пожирательница трупов.

Дома мы обычно называем их шакалами. Очень хорошо стреляешь из лука.

— Я много времени проводил в лесу.

— Скажи, между прочим, куда ты идешь? — Я с трудом слышал звук его голоса из-за шума лившейся вокруг воды. — Убежал. Эта серая… твоя обертка для яиц… это означает, что ты крепостной слуга? Так же и в моей стране.

— Угу.

— Послушай, парень, не давай себя в обиду. Я хочу сказать, не позволяй, чтоб тобой помыкали и приказывали, куда, тебе идти. Если к тебе относятся пренебрежительно, плюй на них в ответ, слышишь?.. Здесь вокруг прекрасно, вероятно, хорошая земля для выращивания хлеба. Наша воинская часть всю ночь просидела в лесу — в неполном составе, будь проклято дурацкое начальство, как можно было сделать такое, одну роту вчера отделили для другого дета — черт бы их побрал. Если надо, чтоб я высказался, я скажу: какая здесь масса дубов. Это всегда означало хорошую пахотную землю. Прошлой ночью был действительно б…ский туман, не так ли?

— Я спал на дереве.

— Рассказывай. Начался дождь, что ли? — Мы оба вымокли, поток воды отскакивал от складки на его рубашке, где я не мог прикрыть его, и барабанил о его ноги. Но он, в самом деле, спрашивал, неуверенно ощущая все, что было вне его, смотрел на меня невидящим взглядом, вот снова взглянул на меня.

— Идет небольшой дождь, — сказал я. — Я отведу тебя подальше в лес, где никто не будет искать, понимаешь? Буду находиться рядом, пока ты не вылечишься. Потом ты сможешь пойти со мной.

— Ты уверен? — Я думаю, он понимал, в чем дело, когда я пытался сказать — путешествие, дружба, новые края. Мы пошли бы вместе; мы имели бы женщин, развлечения, всегда какие-то приключения. Прежде всего, путешествие. Я добавил:

— Мы бы поладили.

— Конечно. Конечно, поладим.

Я так и не узнал его имени. Его лицо вдруг застыло, и мне пришлось оставить его, лежащего, раскинувшегося на земле.

11

Я вспоминаю дождь. Вскоре после смерти моего нового друга, приглушенные удары дождя о землю ослабели. Я не мог надеяться вырыть могилу в корневой системе деревьев и мокрой глине. В любом случае, мне никогда не нравилась идея хоронить умерших, если ее нельзя осуществить, как это делают в Пенне, не отмечая место ничем, кроме виноградной лозы и собирая позже урожай без чувства прегрешения и неуважения. Если этого нельзя сделать, возможно, самое лучшее — сжигать. Имеет ли это хоть какое-нибудь значение? — весь мир есть кладбище, ложе рожениц и колыбель.

Я проскользнул в кусты, теперь уверенный, что, вероятно, за мной не будет погони — ни людей, ни собак. Однако в промокшем лесу я все же двигался тихо. Я точно определил северо-восточное направление и прошел по своему пути более часа, когда — в отдалении, справа от меня, там, где и следовало быть, услышал грохот копыт: конь галопом промчался по мокрой дорожной грязи — сначала нарастающе громкий, потом замирающий в слабые удары, похожие на цокающий звук, который может произвести ребенок, ведя палку вдоль штакетника. Вероятно, всадник — посыльный, направлявшийся в Скоар. После этого я слышал только ослабевающий, спокойный разговор дождя.

Я проголодался, но мне требовался огонь чтобы испечь курицу — сырая дичь невкусная. Целое утро было потрачено на то, чтобы найти подходящее местечко. Много лет назад ветром вывернуло дуб на откосе, его корни выступали наискось и захватывали постепенно наносимые листья, так что возникло нечто вроде крыши. От земляной ямы, где некогда росли корни, дождевая вода прорыла дренажную канаву. Я покопался под поверхностью лесного настила и нашел легковоспламеняющийся материал, чтобы разжечь огонь под прикрытием этого свеса. Вскоре мне стало уютно от огня, курица поджаривалась на зеленом ясеневом вертеле. Я повесил рубашку и набедренную повязку на корень дуба, возле тепла, и голый присел на корточки, позволяя безвредному дождю стекать со спины. Какое-то время, исключая приглядывания за готовившейся дичью, я совсем не мог думать. Дождь усыпляет твою бдительность, словно кто-то говорит и говорит, объясняя многое. Мужчины подошли очень тихо. Я заметил их только за мгновение до того, как худощавый произнес:

— Не вытаскивай свой нож, Джексон^[51]. Мы не намерены причинить тебе никакого вреда. — Его голос был твердым, но усталым, как и вытянутое лицо под окровавленной темно-зеленой тряпицей.

— Не пугайся, — подтвердил другой, луноликий гигант. — В сущности, я призван блаженным Авраамом не делать вреда никакому человеку, а также…

Худощавый сказал:

— Придержи свою мельницу, прошу тебя, когда я говорю с парнем. Джексон, вышло черт-знает-что, нам хотелось бы кусочек того, что там жарится, мы чертовски голодны, вот и все.

Ему было около пятидесяти; седой и спокойный. Тряпка на голове придавала впадинам под голубыми с поволокой глазами зеленоватый оттенок. Вдоль его рта и носа пролегли длинные желобки. Темно-зеленой рубашке недоставало куска, который, вероятно, был вырван для головной повязки; охотничий нож, висевший на ремне, очень похожий на мой, был, очевидно, его единственным оружием. Его ремень, широкий как кушак, с загнутыми кверху участками, мог пригодиться при переноске небольших вещей. Худые ноги, торчавшие из поношенной зеленой набедренной повязки, были темные и пучковатые, как узлы кожаной упряжи.

Другой мужчина также был одет в остатки кэтскильской военной формы; что-то вроде ремня, и сандалии в виде подошвы, прикрепленной веревками. Он носил меч в медных ножнах, бесполезную для леса вещь. У обоих на ремнях висели длинные и довольно плоские фляги, сделанные из бронзы, вместимостью около кварты^[52].

Глупо, как вам понятно, я задал вопрос:

— Откуда вы?

Худощавый приятно улыбнулся мне, сдержанно, но доброжелательно.

— С южных мест, Джексон. Разделишь ли ты мясо с человеком, который вчера напал на твою страну и получил дырку в голове, и внушительным старцем, который имеет подходящий вид, чтобы пугать детей, но не хочет больше воевать?

— Хорошо, — согласился я. Они не оказывали давления на меня, я почти сам хотел поделиться. — Вчера? Вы не из этой битвы, происшедшей на дороге возле Скоара?