Последний рубеж

Курт Воленхейм, сорокадвухлетний рыжий детина, которого по понятным причинам в их пару назначили старшим, слушал доклад с таким видом, будто что-то понимает. А выслушав, почуял нутром, что «пришла – отворяй», и окончательно проснулся: засучил копытами, забарабанил веснушчатыми кувалдами по стеклопластику столешницы и пошел на чем свет стоит крестить нехорошими словами парней с Базы комплексного технического обеспечения. Парней – скопом, а их начальника Грэя Саймона, по прозвищу Грэй Карте Место, персонально. Крестил так, что аду стало жарко, и такие завороты, как «три-мудро-гадская звезда-пробоина» со «злобно-жгучим хурма-плодом», являлись самыми добродушными связками в извергаемом потоке.

Смешав с дерьмом Саймона, Воленхейм не успокоился, а, продолжая упражняться в построении многоярусных словесных конструкций, вынудил икать еще и всех высших менеджеров Всемирной Сырьевой, которым, по его глубокому убеждению, совершенно плевать, на каких развалюхах приходится ишачить мужественным парням из корпоративного конвоя. И до того себя раззадорил, что в запале собрался вызвать на Колею борт технической поддержки с групповым ЗИП-комплектом. Прямо сюда и немедленно. Вот так вот круто.

Обнаружив, что его заполошный начальник одной рукой заграбастал позорную, в двух местах стянутую грязным скотчем трубку микрофона, а второй потянулся к замусоленной тысячами нажатий клавише прямой связи с орбитальной станцией, Влад хладнокровно, как бы между прочим, просчитал расклад. Вслух просчитал. И загибая пальцы.

Составление служебного донесения по форме МК № 128 – раз, ожидание подтверждения – два, отправка заявки в Базу КТО – три, сбор ремонтного расчета – четыре, тягомотина процедуры отдачи официального распоряжения на проведение ремонтных работ в соответствии с разработанным, согласованным и утвержденным сетевым графиком устранения неисправности – пять.

Дальше – больше.

И по той причине, что от рождения не тморп, – уже на другой руке.

Раз – это получение расчетом оборудования на складе, два – доставка его на аэродром, три – сбор экипажа, четыре – погрузка и наконец, пять – предполетная подготовка.

По этому нехитрому раскладу – обе ладони сжаты в кулаки – выходило на все про все как минимум два с половиной эталонных часа. А если приплюсовать сюда время на всенепременную раскачку и обязательную бюрократическую волокиту, считай, что и все три с четвертью. И тут уже пыжься не пыжься, потей не потей, но чисто физически до ночи никак не успеть. А ночью… Вы же еще помните, сэр, что ночью летать нельзя? Или, виноват, вылетело из головы от тряски?

Где-то, наверное, с полминуты Воленхейм не мог врубиться, на что это намекает борт-оператор. А потом озадаченно захлопал ресницами. Еще бы! Забыл все напрочь.

Влад напомнил.

На инструктаже перед рейдом Патрик Колб, начальник штаба их 104-го дивизиона корпоративного конвоя, лично довел среди прочего. Третьего дня, вернее как раз ночи, разбился транспорт, доставлявший новую партию рабочих на горнообогатительный комбинат. По не выясненным пока причинам «вертушка» отклонилась от маршрута, зацепилась при развороте несущим винтом за одну из вершин Кардиограммы – горной гряды, лежащей вдоль северной границы Зоны Отчуждения, и рухнула на скалы. В минуту трагедии на борту находилось тридцать семь парней – тридцать четыре пассажира плюс три члена экипажа. Никто не выжил. Как цинично, но метко выразился старина Колб: «Гикнулись ребятки всмятку».

Разумеется, как только весть об этом печальном происшествии дошла до штаб-квартиры Корпорации, оттуда немедленно поступила команда «стоп» на все без исключения рискованные воздушные перемещения. Причем под «рискованными» предлагалось понимать полеты, как в темное время суток, так и в иных условиях плохой видимости, наподобие грозы или тумана.

Команду эту – нервную по форме, но верную по сути – пока еще никто не отменял.

Воленхейм, осмыслив невеселые расклады и вынужденно признав, что на ночь глядя ремонтников на Колею никак не выманишь, с силой шмякнул о панель без того на ладан дышащую трубку. Потом поднял ее, осмотрел, жива ли. И еще раз шмякнул. После чего вознес молитвенно руки и заорал дурным голосом. Так заорал, будто на гвоздь уселся. Размером не менее «сотки».

Впрочем, как тут не заорать – из-за какой-то там недоделанной пендюльки ломалось утвержденное серьезными людьми расписание доставки очередной партии раймондия к грузовому доку космопорта. А это такой облом. Такая, мать его, непруха!

И что самое обидное – на оставшемся участке, приходящемся большей частью на Долину Молчания, где Колея дает самые путаные кругали, нагнать потерянное время представлялось нереальным. Даже если управиться с ремонтом к завтрашнему полудню, все одно – нереально. Так что, как ни крути, расписание действительно летело к чертям собачьим. А соответственно делали ручкой и положенные премиальные. Кровные хрусты-хрустики. Пойди потом докажи безмозглым куколкам из отдела логистики, что не по своей вине в сроки не уложились. Запаришься рапорта писать. Ага. И докладные с объяснительными.

Когда донельзя расстроенный Воленхейм, пытаясь утихомирить разбушевавшиеся нервишки, задымил в рукав веселой травкой, Влад как раз и предложил сотворить одну из тех штуковин, что у поднаторевших бойцов Экспедиционного корпуса именуются «фокусами дядюшки Афигли».

Осторожно, кстати, предложил, ни на чем не настаивая. Первый рейс есть первый рейс. Пока еще не знал и знать не мог, принято ли в подобных случаях взбивать молоко в сметану у этих непуганых клоунов с пластмассовыми кокардами, пусть и наряженных на охрану и даже кое-чем вооруженных, но все же (по повадкам, подходу и тем тонким делам, которые словами не передать) безнадежно штатских.

Не знал он этого и своим писанием чужую казарму загружать не собирался. К тому же ни на миг не забывал, что числится в расчете вторым номером, что его кресло за пультом правое, а не левое. Прекрасно помнил. А уж для кого, для кого, но для него давно не секрет: то, что для «первого» во-первых, то для «второго» должно быть…