Шёпот Зуверфов(СИ)

Крупные поселения, не выросшие до уровня городов, вмещали в себя по двести-пятьсот жителей, имели в арсенале пакгауз, ратушу, одну не слишком большую продуктовую лавку, в которой, впрочем, можно было запастись всем необходимым. Также в каждом подобном посёлке имелась своя часовня, посвящённая Пятиликой Деве Асмилле. Постройки, в которых переносили свой век местные, поражали своим контрастом. Кто-то отгрохал себе высоченный, в четыре полных этажа, особняк, жил в нём, как сирота-король, бродя по пустым коридорам, в которых не хватало только призраков или порывов сшибающего ветра. Другие, это семьи по пять-шесть человек, ютились в хибарах, сложенных из крупных брёвен, обычно дубовых или сосновых, при этом они содержали хозяйство в хлеву, пару машин для уборки урожая и вообще производили впечатление счастливых людей. Таким зачастую "обод" был ни к чему. Трудяги редко видели сны, а их помыслы в основном не заходили дальше хлопот о скором сезоне дождей или радостных переживаний за взрослую дочь, которая вот-вот станет чьей-то женой. Убранство домов не изобиловало хитростью или каким-то неординарным изыском. Была гостиная, где висела ТВ-панель, несколько комнат-спален, подвал да чердак. В зале, рядом с зеркалами, устанавливали глиняную статуэтку любимой богини. Высокая и статная женщина в голубом платье до самых пят. Её лицо источало мудрость и всепрощение. Молясь, каждый послушник церкви брал статуэтку в ладони и сжимал её, пока речь не затихала. Если молились группой, изваяние Асмиллы доверялось самому молодому, ибо у него меньше всего прегрешений и корыстных, пусть и потаённых, помыслов. В финале молитвы все участники прикладывались к чреву Асмиллы, потому со временем голубизна её платья терялась, стиралась и приобретала бледный, невзрачный оттенок.

Последней точкой маршрута была деревня Ваздок, самая мелкая и труднодоступная, находящаяся в густой лесистой местности, рядом с безымянным притоком могучей Илейи.

-- Чудесно, -- улыбнувшись, заговорила Джулия.

-- В каком смысле?

-- Все эти люди. Такие добрые и душевные. И все тебя любят. Атмосфера безграничного уюта и покоя. Словно где-то пару сотен километров назад кончился наш хлипкий, гадкий, прохудившийся мир.

Джулия запрокинула голову и закрыла глаза. Ей понравилось абсолютно всё, что уже произошло за сегодняшний бесконечный день. Она очень давно не общалась с людьми просто так, искренне и открыто.

-- Наверно, я слишком давно на этой работе, -- горестно проговорил Атлас.

-- Что ты имеешь ввиду?

-- Не замечаю всех тех прелестей, о которых ты сейчас говорила, -- хмыкнул Рензо.

-- Возможно, -- пожала плечами Джулия, сделала паузу и снова спросила, -- далеко ещё?

-- Часа полтора, не меньше. Асфальт мокрый, торопиться не будем.

-- Тогда я займусь допросом, что скажешь? -- Джулия заговорщицки прищурилась и слегка закусила нижнюю губу.

-- Предупреждаю, меня так просто не расколешь, -- улыбнулся Рензо и уставился на подёрнутую туманом дорогу.

-- Начнём. Где ты родился?

-- На дне каньона, -- сухо ответил Атлас.

-- Что это значит? -- нахмурила брови Фокстрот.

-- То самое. Про Шрам Земли слыхала? Ага.

-- Ничего себе, -- Джулия медлила, она растерялась, -- не врёшь?

Атлас ответил коротким движением головы.

-- Не уверена, что стоит продолжать, -- озадаченно предложила девушка и отвернулась к боковому окну, за которым пролетали мокрые от недавнего дождя сосны и ели, серые нераспаханные поля и мелкие хутора, состоявшие из пары-тройки запущенных, покосившихся изб.

-- Довольно грустная история, -- начал Рензо, перебив мерное гудение двигателя, -- и вряд ли тебе будет интересно. Но, если хочешь, могу рассказать?

Джулия молча кивнула.

-- Двадцать девять лет назад моя мать, илейка и довольно уважаемая в определённых кругах женщина, встретила беглого каторжанина, вырвавшегося из сономитских казематов. Мигрировав в Илейю, он надеялся вкусить раздолья и зашибить лёгкие статы, но вместо этого обзавёлся семьёй. Вот не повезло засранцу, да? -- усмехнулся Рензо. -- Через год родился я, помесь сономитского проклятья и илейской безупречности. К сожалению, моё появление было омрачено сопутствующим антуражем. Когда мать носила меня шестимесячного, отца сцапали на махинациях, которые он проворачивал в боях на колитолии. Расследовав подноготную, его сослали на дно каньона, а вместе с ним и нас. Эти гады из особого отдела даже не удосужились позаботиться о беременной, зная, что она вынашивает такого ублюдка, как я. Однако мой отец бежал, бросив нас. Разумеется, никто не стал менять приговор, и мою беременную мать бросили в кромешную тьму.

Рензо замолк и оторвался от дороги буквально на секунду. Джулия изучала его, перебрасывая взгляд с одной детали на другую. Вместе с тем была заинтригована и, будто бы, заново знакомилась с человеком, который как-то внезапно возник в её бесцельном существовании.

-- Продолжай, -- мягко попросила она, заметив нерешительность Рензо, -- я внимательно слушаю.

-- Исполнилось пять лет. Отлично помню глиняную куклу, которую для меня слепил один старикан. Правда, его самого вспомнить не могу. Лицо будто размывается, превращаясь в потревоженную ветром гладь лужи, или что-то вроде того. А у матери прекрасные скулы. Почему-то именно они, отточенные и заострённые, врезались в мою память. Несмотря на нищету и грязь, в которой живут на дне, от мамы всегда приятно пахло. Кардамоном и мятой. Знаешь, -- Атлас снова скривился в горькой ухмылке, -- с тех пор мне кажется, что так и должна пахнуть сильная, красивая женщина. Впрочем, ничего подобного я больше нигде не встречал, -- он, как будто выдохнул, поёрзал в кресле, сбавил скорость и остановился. Впереди скопилось несколько легковых машин и один неповоротливый фургон, заполненный детьми. Они резвились, совались в открытые окна и показывали языки всем подряд. Затор образовался из-за перегона скота. Пастух опоздал до сумерек и теперь торопился вернуться в хлев до наступления беспроглядной темноты.

-- Лет в семь я покинул дно. Меня взяли с собой люди, которые шли наверх. Мать долго прощалась со мной. Я прекрасно помню её слёзы, мокрые щёки, губы, её ласковый трепещущий голос. Я тоже ревел, понимая, что, быть может, никогда её не увижу. Выбравшись наверх, мои попутчики вручили мне письмо и оставили наедине с незнакомым диким миром. Читать я не умел, потому обратился к первым попавшимся на дороге добрым людям. К счастью, они читать умели. В письме говорилось, что я следую к Асмилле, и ещё кое-какие подробности моей на тот момент короткой жизни. Меня передали в монастырь. Став старше, я начал задавать вопросы. Хвала вездесущей богине -- от меня ничего не скрывали, и я быстро узнал, из какого теста слеплен. Тогда я и прочитал то письмо. Из него я узнал подробности своего рождения и то, что моя мать стала добровольной пленницей в очаге, вождь которого знал секрет пути наверх. Мать обменяла себя на мою свободу. Такой вот печальный рассказ, -- закончил Рензо и надавил на педаль газа. Движение восстановилось, впереди замаячил указатель "Ваздок-112". Оставалось ехать меньше часа.

-- Да уж, "деревяшка", ты настоящий уникум, -- протянула Джулия без издевки, а как-то сдержанно-восторженно, так открывают для себя новых кумиров.

-- Сономит с дурацкой предысторией, не более того, -- хмыкнул Рензо.

-- И ты вырос в монастыре? То есть, всё время в нём служил? -- с надеждой спросила Джулия. Ей жутко не хотелось, чтобы сказка прерывалась и увязла в скучной трясине.

-- Поначалу да, потом -- нет, -- резанул Рензо. -- Но, пожалуй, на сегодня достаточно болтовни о сложном, беспросветном детстве. У нас ещё много работы, а уже стемнело. Придётся заночевать в Ваздоке. -- Атлас поморщился. Ему не нравилась эта идея.

-- В чём дело?

-- Скажем так, Ваздок не создан для туристов и некоторые местные не слишком лояльны к дарам Асмиллы.

-- И что с того? -- развела руки Джулия. -- Нам угрожает что-то серьёзное?